Олег Будницкий - Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

Альперин вновь не уточнял, где были произнесены эти слова Маклакова; однако было очевидно, что речь шла не о монархистах, а о тех, для кого Россия могла быть только советской. Кроме победы в войне, еще одна причина заставила членов новоиспеченного, точнее, свеженазванного Объединения пересмотреть свое отношение к советской власти. «Какова бы ни была уплаченная за это цена, но Россия пошла по пути нового социального устройства». В результате войны в ряде стран Европы также ставился вопрос о более справедливом социальном устройстве. Таким образом, «другие страны теперь только ставят себе задачи, которые давно уже, худо или хорошо, проводит советская Россия» [774].

Вопрос заключался в степени этого «худо или хорошо». Почитали бы рассуждения Альперина советские колхозники!

Пока же Альперин закончил свой доклад на оптимистической ноте: «Суждено или не суждено нам вернуться на родину, но с той высоты, на которую вознесла сейчас мир история, мы видим, что страна наша жива, что дух ее крепок, что, покрытая военной славой, она, раньше или позже, выкует свое свободное будущее» [775].

Год спустя М. М. Тер-Погосян вынужден был признать крах надежд, которые привели к созданию Объединения русской эмиграции для сближения с Советской Россией:

Чаяния русского народа на раскрепощение после войны не оправдались — в этом весь вопрос. В политике теперешней России есть лейтмотив: идеологическое наступление, занятие форпостов для последней битвы тоталитаризма с демократией. Рядом с ним имеются и сопутствующие явления в виде осуществления вполне законных интересов России в Персии, Дарданеллах и т. д. Говорить поэтому о русском империализме значит бить по народу, а не по правительству. Но достижение законных интересов не должно закрывать от нас неприемлемого лейтмотива. Величайшие жертвы, принесенные русским народом, оказались напрасными. Об этом надо говорить, хотя и крайне осторожно [776].

Однако оговорки о защите советской властью «попутно» национальных интересов России не могли скрыть главного — никакой эволюции советской власти не наблюдалось; следовательно, не было никакой почвы и для сближения с ней. Да и сама власть потеряла интерес к тем эмигрантам, которые пытались «ставить ей условия». Посольству вполне хватало сторонников «Советского патриота» или, на худой конец, «Русских новостей», все больше терявших какое-либо отличие от последнего. Таким образом, цели группы оказались вполне идеалистичными и недостижимыми. Хотя об официальном ее роспуске объявлено не было, фактически она перестала существовать. Точнее, группа единомышленников продолжала время от времени собираться, но совсем не для того, чтобы искать пути сближения с Советской Россией.

Маклаков понял свою ошибку еще раньше, однако не счел необходимым объясняться публично и тем более каяться. По-видимому, письмо Григоровичу-Барскому осталось единственным опубликованным при жизни Маклакова документом, в котором он попытался не только довести до сведения общественности основные положения своей речи в посольстве, но и дать краткую интерпретацию происшедшего. «Об этом посещении было много толков и легенд, — писал Маклаков. — Наша группа была известна, выпустила несколько листовок, эмиграция знала, что Богомолов раньше выражал желание с нами встретиться, что „Патриот“ нас к себе приглашал, но мы идти с ними не хотели; словом, посещение нами Богомолова никого не удивило. Дело к этому шло, и большого значения это иметь не могло» [777]. Маклаков явно лукавил, стремясь преуменьшить значение «визита».

Разъясняя еще раз особенность позиции его группы по сравнению с другими кругами эмиграции, он писал:

Здесь есть люди, которые нам не сочувствуют; их много, но авторитет их невелик, больше потому, что среди них либо только фантасты, которые ждут «падения власти», «революции в России», или люди, которые ставят ставку на разлад России с «союзниками». Те, кто здесь переживали оккупацию и помнят, что наша судьба зависела от успеха Советской России, — те так рассуждать больше не могут. Но превозносить советский режим, как режим свободы и права, как это делает Одинец, значит быть «ренегатом», а не «ралье» (примкнувшим. — О. Б. ). Мы от прошлого не отрекаемся и не думаем, чтобы это было кому-нибудь нужно. Но поэтому в нашей позиции и нет повода для сенсаций [778].

В письме Алданову, предназначенному, конечно, не только ему лично, но и всем лично и политически близким Маклакову людям, оказавшимся в США и, глядя издалека, в более или менее жесткой форме осудившим «визит», он указывал на то, что «сближение» было «достаточно спонтанным и общим движением».

И поэтому я считаю, что у Вас вообще подняли много шума по пустякам, и что иначе поступить было нельзя; нельзя было оставлять эмиграцию при деникинской [программе], с призывом продолжать прежнюю борьбу, или при патриотах, которые писали: «да будет благословенна Октябрьская революция». И если я себя отнюдь не чувствую героем, то не могу считать и преступником [779].

Визит в советское посольство, конечно, не был «пустяком», каким его пытался представить задним числом Маклаков. Его цитированное выше письмо Алданову датировано 25 мая 1945 года. В этот же день в «Русских новостях» вышла статья Маклакова «Советская власть и эмиграция» [780], в которой он отчетливо и публично отмежевался от тех, кто в упоении от возрождения Российского государства был готов закрыть глаза на сущность власти, которая это осуществила. Маклаков объяснил, почему он признал советскую власть «национальной» и при каких условиях он готов и далее эту власть поддерживать. Ключевым моментом для него, как и всегда, было соблюдение прав человека и, следовательно, законодательные гарантии этих прав. Это публичное исповедание веры ясно показало, что «роман» Маклакова с советской властью близится к концу.

Он по-прежнему считал пребывание в эмиграции необходимостью; однако если раньше эмиграция была протестом против разрушения большевиками Российского государства и миссия эмиграции заключалась в сохранении самой идеи России и русской культуры в противовес большевистскому интернационализму, то теперь ситуация изменилась. Большевики государство воссоздали:

Через 25 лет тяжелого испытания Россия оказалась более богатой и сильной, более просвещенной и сплоченной, чем она раньше была, и народ эту власть стал поддерживать, к удивлению и огорчению многих. Война с Германией только завершила этот процесс. Эмиграция в нем была ни при чем. Это нормально. Только «фактическая» власть может представлять государственные интересы страны. Вмешательство эмиграции могло ей быть в этом помехой. От претензии «самостоятельно» защищать Россию, как государство , она должна теперь отказаться [781].