Олег Будницкий - Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

Впрочем, и сам Маклаков не удержался от полемики, хотя не о настоящем, а о прошлом — в воспоминаниях, публикация которых началась в «Современных записках» в 1929 году и в которых было столько же мемуаров, сколько и политической философии. Грузенберг с политической философией Маклакова согласен не был, что его корреспондента не удивило. «По дружбе» Маклаков сообщил Грузенбергу «в двух словах» суть того, к чему сводятся его воззрения на недавнее прошлое России и, главное, на революцию:

Я считаю революцию не только несчастьем для России, ибо она не могла пройти иначе как прошла, но всегда абсолютным несчастьем для всех стран; ибо всегда она либо не нужна и можно было бы обойтись без нее при большом терпении и искусстве, или она вызывает таких духов, вреда от которых во много раз больше того зла, с которым революция хотела бороться [529].

Грузенберг к революции относился несколько иначе: он не принял революции большевистской, но Февральская революция для него, в отличие от Маклакова, оставалась бесспорной ценностью.

Переписка — блестящий образец эпистолярного жанра. Формулировки мнений, высказывавшихся корреспондентами по тем или иным проблемам, по-адвокатски отточены. Временами кажется, что это устная речь выдающихся ораторов, перенесенная на бумагу. В случае Маклакова, нередко диктовавшего свои письма, так оно и было. Письма полны и серьезной полемики, и шутливой пикировки. Грузенберг иронизировал по поводу одной из «нападок» Маклакова: «Странно еще то, что когда Вы меня браните, Вы свои письма печатаете: неужели только для того, чтобы брань не могла быть трактована, как непечатная?» [530]

Однажды Грузенберг, жалуясь на то, что малоразборчивый почерк Маклакова оказался на сей раз совершенно неразборчивым, писал: «Обидно потому, что я Вашими письмами дорожу и их храню, так как нет сомнения, что, когда мы оба уйдем, ими заинтересуются историки России» [531]. Со времени этого высказывания прошло более 85 лет. Полагаю, что письма представляют интерес не только для историков России, но и для той части российского общества, которая не утратила интереса к собственной истории и культуре, блестящими представителями которой были оба корреспондента.

В настоящую публикацию нами включена переписка за 1933 год и одно письмо за 1934‐й. В переписке обсуждается вопрос о корнях русской революции и об отношении к российской истории, о сущности профессии адвоката, наконец, делаются традиционные, на сей раз довольно краткие, прогнозы о ближайшем будущем. Однозначный ответ относительно прозорливости кассандр образца 1934 года дать затруднительно: настолько зигзагообразно развивались события европейской истории во второй половине 1930‐х годов. Впрочем, пора предоставить слово авторам публикуемых ниже — без каких-либо изъятий и сокращений — писем.

12 Янв[аря] 1933 г.

6, rue Chateauneuf, Nice

Дорогой Василий Алексеевич,

Вы, как и я, празднуете Новый год по старинке. Еще недавно мы по поводу этого дня гадали — разгадывали, что сулит нашей родине грядущий год. Теперь я этого не делаю — не потому, что моя личная жизнь закончена, а по той исключительно причине, что пришел к убеждению, что не мне ставить отметки великому, — великому даже в кажущихсяошибках его, — народу. И сейчас, в страшных родовых муках, он велик: весь мир, кроме благородной Франции, рвет клочья его нищенского савана, а он, по-прежнему, печется о «вселенской правде».

Я приемлю все, — все без изъятия, — страницы русской истории, сколь бы мрачными они порой нам ни казались, ни от одной из них не отрекаюсь. Российская стихия, российский мир умнее меня. Нет у меня ей укора, есть только стыд, что я когда-то дерзал считать ее толстозадой дурехою.

Вам и всем тем, кто Вам дороги, я шлю горячие пожелания всестороннего счастья: Вы его достойны не только потому, что у Вас богато одаренная голова, но и, как я убедился, неумное сердце, каким оно и должно быть, т. к. голова не нуждается в вспомогательном умничании.

Крепко Вас обнимаю. Почтительный привет Марье Алексеевне [532].

Ваш О. Грузенберг.

Отметьте мой новый адрес.

Париж, 17 января 1933 [533]г.

Дорогой Оскар Осипович,

Спасибо Вам за письмо и привет. Вы правы, что вперед не загадываете. Помните, что я был всегда скептиком гораздо скептичнее Вас; и вот когда Вы сейчас инстинктивно ищете себе утешение в том, что Россия остается великим народом, даже в своих ошибках, и приемлете все без изъятия страницы русской истории, и думаете, что Российский мир есть голос народа, который есть голос Божий, то я вижу в этом последнее убежище Вашего оптимизма. К несчастью, я его не разделяю. Так, когда я готов сказать про русский народ то, что когда-то Некрасов говорил про Россию: «она не знает середины». И его добрые свойства и самые низы человеческой подлости могут в нем проявляться в преувеличенных размерах. Можно надеяться, конечно, что в подлостях она покается, что теперешние злодеи сами себя покарают; невольно вспоминается Никита из «Власти Тьмы». Но так было прежде, не знаю, так ли теперь; ибо ничто так не убивает веру в людей, как теперешняя советская молодежь. Что она терпит то, что происходит, и увлекается тем, что делает, заставляет меня сомневаться в том, что ею двигают заботы о вселенской правде.

А кроме того, всех мечтателей о вселенской правде я глубоко уважаю, к каким бы глупостям они ни приходили и как бы свою жизнь ни коверкали; но я ненавижу и не уважаю теперь того, кто во имя вселенской правды приносит в жертву не свою, а чужую жизнь. И все заправилы теперешней России для меня профитеры, а не мученики; это враги-инквизиторы [534], только более мелкого полета, и с гораздо более грубыми и прозаическими мотивами. Конечно, это не значит, что Россия погибла, и навсегда. Но о теперешних страницах истории мы будем вспоминать без гордости за русский народ.

19 января 1933 г. 6, rue Chateauneuf, Nice

Ну, свалял же я дурака, дорогой Василий Алексеевич! А все это от мнительности и торопливости. Ответное письмо Ваше получил вчера. При обмене мнениями в области предсказаний, конечно, не спорят, — но на этот раз мы, вроде, не «предсказывали»: все же, полемизировать не стану. Я только скажу в свое оправдание, что указание Ваше на всяких спекулянтов революционными идеями вряд ли имеет отношение к моему выводу о величии духа русского народа, — точнее, русской стихии. Если «большевизм» только болезнь (в этом я теперь сильно сомневаюсь), — то, везде, и в болезни сказывается духовная сущность: это кто же «профитеры»? — многомиллионная голодающая и холодающая масса? Нечего сказать, хорошее профитерство. Но возьмите еще более мрачную страницу русской истории: смутное время. Чего, казалось бы, подлее. Однако, народная стихия выручила. Нет, и болеют как отдельные люди, так и народы — «по-своему» каждый.