Олег Будницкий - Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

Вероятно, Вы все о том же, — хотите ущемить меня за мои слова о том, что я с любовью приемлю все пути и перепутья русской истории. Эти слова — не случайны; я отлично сознавал и сознаю — какое можно сделать из них употребление; ведь с [эвристикою?] и я несколько знаком. Наперед заявляю: да, приемлю! Вы отлично понимаете, что, когда говорят о приятии любимого человека со всеми его минусами, это не значит, что эти минусы дороги сами по себе, а обозначает лишь, что этот человек «не по хорошему мил, а по милу хорош»,

Все это ясно, а все прочее — от дьявола, если даже он носит дорогой мне образ Василия Алексеевича. Итак, воспроизведите, пожалуйста, на машинке свое письмо.

Искренне Ваш

О. Грузенберг

Почтительный поклон Марии Алексеевне.

Черкните мне, [пожалуйста], Ваш домашний адрес.

Париж, 21 февраля 1933 г.

Дорогой Оскар Осипович,

Возвращаю Вам письмо с копией; сохранил все словесные неряшливости и грамматические и синтаксические ошибки. Но какой Вы оптимист; неужели Вы думаете, что кому-нибудь, кроме нас, будет интересна эта переписка. Не понимаю Вашей фразы, что я просто потешаюсь, а что Вам не до веселья; и мне не до веселья и все, что я Вам писал, совершенно серьезно. Может быть, не стоило об этом писать, так как все сводится к спору о слове «приемлемо» [так!]; но когда Вы его употребили, несколько раз подчеркнув, то я видел за этим словом какое-то определенное, чтобы не сказать агрессивное, настроение, которое было мне непонятно; остается непонятно и теперь. Но почему Вы думаете, что потешаюсь и, что Вы нашли смешного в моих письмах, я и по сю пору не понял.

Ваша выписка из Вашей речи напомнила мне дела давно минувших дней; если я Вам говорил, что Вы меня упрекали, то, конечно, только в шутку, критика не есть ругань; но и сейчас думаю, что Вы были не правы; говоря о том, что адвокатская профессия беспринципна, я, конечно, не отрицал высокой принципиальности и совести политической отдельных адвокатов; я говорил о свойстве профессии, которая заставляла менять техническипозицию в зависимости исключительно от того, какая сторона к Вам обратилась, а вовсе не в зависимости от того, что конкретная обстановка была разная. В обыкновенных делах, особенно гражданских, адвокаты очень легко могли защищать и противоположную сторону и все технические вопросы, относящиеся к этому, разрешать сообразно с этим, а воля Ваша — принципы должны были бы быть не только в области морали и политики, но и в области техники; и беспринципность техническая приучает и к беспринципности иного характера. Но неужели, прочитывая Вашу речь, теперь Вы не чувствуете, не хочу сказать фальши, но незаслуженности Вашего утверждения, что «адвокаты стойки до щепетильности в своих убеждениях и верованиях». Что такие люди среди них были, я не отрицаю, но этим свойствам они обязаны не адвокатской профессии. А что среди адвокатов, распинавшихся за известные начала, многие оказались в числе распинателей этих начал, не будете отрицать и Вы. Некогда я думал и думаю, что нет профессии столько развращающей, как адвокатура; кроме служения правосудию, на поведение адвоката влияет и законное желание не потерять хорошего клиента и много других, совсем не идейных, а очень личных мотивов и все это покрывается красивою тогою. Не всех это погубило, но всем это мешает, и большего я не говорил в той статье, на которую напустились и Вы и И. В. Гессен [545]. Сравните в этом отношении адвоката с доктором, с инженером, архитектором, и Вы увидите, насколько легче там быть принципиальным и последовательным.

30 декабря 1933 г.

78, rue de Maréchal Joffre, Nice

Дорогой Василий Алексеевич,

Вероятно, Вы окончательно «обасурманились», — предполагаю так по той причине, что чувствую на себе самом, какая всепобеждающая сила у французской культуры. Если обасурманились, — примите и передайте Вашей милой сестре мои лучшие пожелания всего радостного и светлого в новом году, исчисляемому по западному календарю.

По установившемуся у нас с Вами обыкновению, надо заняться гаданием — мое невеселье:

1) Для меня нет сомнения, что экспансия Гитлера прикончит с Россиею, — тою Россиею, которую мы знали; хорошо или плохо, Франция, изолированная завистью и недоброжелательством своих бывших союзников, заключит с Германией «похабный мир», как выразился Ленин о Брест-Литовском соглашении; как только это случится, у Гитлера развяжутся руки — и начнется экспансия. Армяне, грузины и, главным образом, украинцы станут помогать Гитлеру изо всех сил — и он преуспеет в своем стремлении. Тогда Россия превратится в старую Московию.

2) Большевизм будет, конечно, подавлен, но на короткое время: слишком высоко напряжение недовольства и бедности в широких массах всей Европы, чтобы можно было рассчитывать на окончательную победу над большевизмом, — тем более, что социал-демократия явно обанкротилась повсеместно.

3) Что касается Красной армии, то сила ее слишком, думается мне, преувеличена, — тем более, что Herriot [546]видал лишь парады, — да и то в одной лишь Москве; кроме того, Красная армия, связанная крепко с деревнею, не очень захочет умирать во славу большевизма. Каков Ваш взгляд, — взгляд профессионального политика?

Крепко жму руку.

Ваш О. Грузенберг

Париж, 4 января 1934 г.

Дорогой Оскар Осипович,

На этот раз ответить мне приходится кратко. До сих пор Вы были оптимистом, а не я. Мне не спорить с Вами, когда Вы стали на мою позицию.

Я вполне допускаю, что нам придется переживать очень тяжелые минуты, когда от России будут отрывать живые куски, и самое трагичное, что эти куски не только не будут претендовать [так! Следует читать: протестовать], а будут счастливы; мы постоянно слышим, что наши окраины предпочитают быть под чьей угодно властью, только не под большевиками. В душе мы можем этому возмущаться, но, живя здесь на свободе, бросать в них камень не можем. Но все-таки, черт не так страшен, как его малюют. Кое-что от России оторвут, это возможно, вдобавок к тому, что уже оторвано; но разделить всю Россию не смогут, не только потому, что никто ее проглотить не сможет даже в части, но и потому, что ее спасет в этом случае то, что спасает всех: соседи между собой перегрызутся. Это не раздел Польши между тремя соседями [547], которые сумели скрыться [так! Видимо, следует читать «договориться»]; и как Вы хотите, чтобы Германия захватила Украину, когда для этого ей пришлось бы сначала переварить Польшу. Еще много времени Россию будет защищать слабость и жадность ее соседей. Что касается до второго пункта, о возможном торжестве большевизма повсюду, то это слишком длинный вопрос, чтобы я решился его затрагивать; для меня это самая главная опасность из всех существующих; но тем не менее унывать здесь не приходится; провалились не одни социал-демократы, как Вы говорите; провалилась больше всего демократия; пока держится только Англия, так как Франция еще не выскочила из-под удара и больше всего потому, что она демократия. Торжество диктатур, закрывать глаза нечего, есть характерное знамение времени. Муссолини [548]сначала все ругали, а потом с ним примирились; сейчас все ругают Хитлера, а возможно, что и с ним примирятся. То же самое и в Америке. Но эти диктатуры пока что оберегают государства от большевизма, чего не сумели сделать демократии; поэтому и эта опасность может пройти, ведь важно только выгадать время; ну, а если диктатуры приведут к войне, то тогда, конечно, конец Европе.