Владимир Захаров - Загадка последней дуэли. Документальное исследование

12/24 апреля …У Уварова, у меня Лермонтов, Унгерн. В Российскую академию: Бутков, Арсеньев, Лубяновский. Предложение Данилевского. Корнеслов. — У Сиверса — во дворец. Обедал у Константина Николаевича. Явление Государя… В английский магазин, где видел Салтыкова и Васильчикова. Ввечеру у Плетнева с Левашевым. Потом у Карамзиных.

13/25 <���апреля>…Это предисловие ведет к тому, чтобы Вы оказали некоторые милости одним ходатайством перед Государем. Для первых прилагаю письмо графини Чернышевой-Кругликовой: она просит помилование брату. Не забудьте об осужденных. Сделайте, что можете от себя: остальное во власти Бога и в сердце Государя.

2. Герцен , за которого вы уже просили, наказан снова [за] такой проступок, которого и проступком назвать не можно: он начал было служить прекрасно; теперь переведен в Новгород, и этот случай едва не убил его жену, бывшую в родах, когда случилась с мужем ее такая неожиданная беда.

3. Лермонтов . Утром у меня… Никитенко, которого родные получили свободу. — К обедне во дворец. Осмотр приданного. Странность о неприличии шуток Г<���ерцена>. Отказ в прощенье. Обедал у Карамзиных с Плетневым. Вечер дома» [57, 198].

Что же скрывалось за этой переменой?

Возможно, что в гибели Пушкина Лермонтов винил Наталью Николаевну, чему способствовали людская молва и светские сплетни! Возможно, длительная беседа изменила его прежнее представление о ней.

Подтверждение этому мы находим в одной любопытной записи, которую сделал в 1936 году В.А.Мануйлов: «Анна Ивановна Бонди (родственница поэта. — Прим. В.Л. Мануйлова .) рассказывает: моя мать много рассказывала про Михаила Юрьевича Лермонтова, я даже хотела составить книжицу этих воспоминаний. Сестра моей матери красавица Карамзина рассказывала моей матери об увлечении ею Лермонтовым. Мой дед — Иван Николаевич Лермонтов — был в хороших отношениях с поэтом.

Как-то раз, например, М.Ю. неожиданно прикатил к деду в имение за печаткой, которая была у них, конечно, общая, свою М.Ю. потерял.

Рассказывала мне мать и о том, как М.Ю. не терпел Natali Пушкину, как [он] скорбел о смерти Пушкина» [7].

Почему можно утверждать, что альбом был подарен именно в тот вечер? Дело в том, что если бы это было сделано за несколько дней до отъезда, то Ростопчина успела бы вручить Лермонтову ответный подарок — свою книгу стихов. Однако эту книгу Ростопчина передала Елизавете Алексеевне для ее внука 20 апреля, когда поэта уже не было в Петербурге. Лермонтов, узнав о подарке, очень сожалел, что не получил его: «Напрасно вы мне не послали книгу графини Ростопчиной, — упрекал он бабушку, — пожалуйста, тотчас по получении моего письма пошлите мне ее сюда, в Пятигорск» [5, IV, 429].

На титульном листе книги было написано: «Михаилу Юрьевичу Лермонтову, в знак удивления к его таланту и дружбы искренней к нему самому. Петербург, 20-е апреля 1841».

Увы, лермонтовский альбом не дошел до наших дней, а стихотворение Лермонтова наряду со стихотворением Ростопчиной «На дорогу» было напечатано некоторое время спустя в «Русской беседе». Через год после гибели Лермонтова во втором номере «Москвитянина» поэтесса опубликует большое стихотворение «Пустой альбом». В качестве эпиграфа она поставит строчки из стихотворения Лермонтова «Памяти А.И. Одоевского»:

Стихотворение Ростопчиной удивительно по глубине переживаний, связанных с гибелью ее друга.

Переписав спустя некоторое время в свой альбом стихотворение А.И. Одоевского «Насмерть Грибоедова», Ростопчина, сравнивая с ним стихотворение Лермонтова, посвященное памяти поэта-декабриста, написала: «Грибоедов, бывши посланником России при Персидском дворе, в Тегеране, — погиб, зарезанный персианами; князь Александр Одоевский, замешанный в заговоре 14-го декабря, был в крепости, под судом, и приговорен к вечной ссылке на каторжные работы в Сибири, с лишением чинов и дворянства; потом прощен, и умер на Кавказе рядовым. К нему относятся прекрасные стихи М.Ю.Лермонтова: «Мир праху твоему, мой милый Саша» <���…>.

N.B.: Желала бы я знать, кому суждено оплакать мою смерть поэтическим воспоминанием?., и главно, — будет ли моя смерть оплакана и воспета кем-нибудь?..

Вороново, 19 июня 1852» [57, 193–194].

Она тихо скончалась через шесть лет после написания этих строк — поэтесса и друг Лермонтова. Отпевали ее 7 декабря 1858 года в церкви святых Петра и Павла, что на Басманной. Совсем рядом с домом генерала Толя, в котором появился на свет Мишель Лермонтов.

О рождении, детстве и отрочестве поэта, о беззаветной любви Елизаветы Алексеевне к своему внуку подробнее см. статью В.А.Мануйлова (с комментариями и примечаниями В.А. Захарова), опубликованную в настоящем издании как Приложение 3.

П.А. Висковатый, ссылаясь на Боденштедта, утверждал, что имеется в виду А.И. Васильчиков. Однако Васильчиков в это время в Москве не был, он находился в Тифлисе. — Прим. М.И. Гиллельсона и В.А. Мануйлова.

Князь Владимир Федорович Одоевский подарил Лермонтову записную книжку в прощальный вечер в Петербурге и на первой странице написал: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил ее сам, и всю исписанную». На двух следующих страницах сделаны выписки из Евангелия. После смерти поэта Владимир Федорович, передавая записную книжку в Императорскую Публичную библиотеку, пояснил: «Эти выписки имели отношение к религиозным спорам, которые часто подымались между Лермонтовым и мною».

Об этих спорах, к сожалению, не сохранилось никаких прямых свидетельств. Больше того, в советские годы никто напрямую к этой теме не обращался. М.А. Турьян первым проанализировал взаимоотношения Одоевского и Лермонтова в статье, опубликованной в 1995 году [183, 182–197].

Первая запись в книжке была сделана князем Одоевским, это строки из Первого послания Иоанна Богослова (приведем их в русском переводе):

«И мир проходит, и похоть его; а исполняющий волю Божию пребывает во век» (1 Иоан., 2, 17).