Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Идея создания «Свободной Германии» возникла в ходе политической и организационной работы, которую вели с военнопленными немецкие коммунисты и советские политработники. В Красногорском лагере № 27 под Москвой были открыты немецкое, румынское, итальянское и другие отделения антифашистской школы, организованы специальные семинары для офицерского состава. Подобные школы работали и в других лагерях.

Национальный комитет «Свободная Германия» был учреждён на конференции в Красногорске 12–13 июля 1943 года. Президентом НКСГ стал немецкий поэт-эмигрант Эрих Вайнерт. Через неделю Димитров получил первый номер газеты «Freies Deutshland» («Свободная Германия») с манифестом НКСГ, обращённым к вермахту и германскому народу. Комитет занимался антифашистской пропагандой на линии фронта и среди военнопленных, помогал вести разъяснительную работу среди немецких солдат в оккупированных Германией странах, выпускал газеты и агитационную литературу, имел в своем распоряжении радиостанцию.

Среди поступивших в ИККИ телеграмм в связи с роспуском Коминтерна одна была не похожа на другие. В сообщении из Яньани не только говорилось о полном согласии ЦК КПК с предложением Президиума ИККИ, но и подробно описывались исторические заслуги Коминтерна, в том числе и его поддержка Компартии Китая. Явно не случайно был включён также отдельный пункт, разъясняющий смысл развёрнутого в партии движения за исправление стиля партийной учёбы, партийной работы, партийной литературы ( чжэнфэн ). Движение, писали китайские товарищи, «целью которого является борьба с субъективизмом, сектантством и шаблонными схемами в партии, направлено на дальнейшее, ещё более глубокое соединение марксизма-ленинизма — этой революционной науки, с практикой китайской революции, с китайской историей и китайской культурой». Подчёркивалось, что китайские коммунисты являются продолжателями всех лучших традиций национальной культуры, идеологии и морали, «они рассматривают все эти лучшие традиции как своё кровное дело и будут продолжать славу и величие этих традиций» {250} .

Хотя на документе отсутствуют пометки Димитрова, вряд ли он мог, не читая, отправить его в архив. И не только из-за той роли, которую играли КПК и её вооруженные силы в антияпонской войне, но и потому, что его волновала судьба Ван Мина, а трения между посланцем Коминтерна и Мао Цзэдуном превратились в открытое противостояние. «Шаблонные схемы» — это был намёк на Ван Мина.

В январе 1943 года из сообщения сотрудников ГРУ, находящихся в Особом районе, Димитров узнал, что Ван Мин тяжело болен и чуть ли не при смерти. Необходимо переправить больного на обследование и лечение в СССР, но Мао якобы не хочет выпускать Ван Мина из Яньани, опасаясь, что тот даст в Москве неблагоприятную для него информацию. Димитров попытался помочь товарищу по-своему. «Дочь Ван Мина, воспитывающаяся в моей семье, интересуется здоровьем своего отца, — запросил он Мао Цзэдуна. — Просьба дать сведения». В ответной телеграмме Мао обвинил Ван Мина в интригах против ЦК КПК и попытке организовать фракционную группу.

В течение нескольких месяцев шла пикировка: Мао Цзэдун убеждал Димитрова в антипартийной деятельности Ван Мина, генерал Ильичёв сообщал о продолжающемся давлении на Ван Мина, Ван Мин через агента ГРУ Владимирова [99]доказывал свою правоту, Димитров защищал честное имя Ван Мина. Третьего декабря 1943 года Димитров послал через Владимирова следующее сообщение Ван Мину, подчеркнув тем самым свою близость к нему: «Письмо для Фанички получили. Живёт она у нас, растёт и развивается хорошо. В школе круглая отличница. Посылает папе и маме горячий привет и лучшие пожелания. Нас постигло большое горе: в апреле умер наш Митя в результате злокачественного дифтерита. Что касается Ваших партийных дел, постарайтесь сами урегулировать. Вмешиваться отсюда пока нецелесообразно» {251} . Как тут не вспомнить многократно подтверждённую историей горькую истину: соображения политической целесообразности почти всегда оказываются весомее человеческой судьбы!

В конце года Димитров направил личное послание Мао Цзэдуну о делах политического характера. «Само собой понятно, что после роспуска Коминтерна никто из его бывших руководителей не может вмешиваться во внутренние дела компартий, — говорится в нём. — Но в частном, дружеском порядке не могу не сказать Вам о той тревоге, которое вызывает у меня положение в Китайской компартии». Далее Димитров вновь повторил свой тезис о необходимости укрепления единого национального фронта для борьбы с японцами, назвал политически ошибочной кампанию против Чжоу Эньлая и Ван Мина, якобы ведущих партию к расколу. В ответном личном послании Мао подтвердил неизменность курса КПК на сотрудничество с Гоминьданом и на антияпонскую вооруженную борьбу. Своей оценки деятельности Ван Мина он не изменил, повторил, что тот вёл разнообразную антипартийную деятельность и вообще человек ненадёжный. «Но мы не намерены предавать это огласке среди партийной массы», — заверил лидер КПК. Это означало, что публичного осуждения и расправы с Ван Мином не ожидается.

В январе 1944 года генерал Ильичёв переслал Димитрову сообщение Владимирова из Яньани, в котором излагалось содержание его беседы с Мао Цзэдуном по текущим политическим вопросам. Владимиров не заметил в его высказываниях о Ван Мине агрессивного тона. Не без умысла Мао попросил Владимирова передать по своему каналу новую телеграмму Димитрову, которую тут же и набросал. В ней говорилось: «Я прошу Вас успокоиться. Все Ваши мысли и Ваши переживания мне близки, ибо и мои мысли и мои переживания, в своей основе, такие же» {252} . С тех пор преследования Ван Мина прекратились [100].

Димитров считал вполне нормальной привычку работать во время болезни — в квартире, на даче или в больничной палате. Совершенно невозможно было выключить себя из потока событий, дать слабину, выпустить из рук рулевое колесо. А в сорок третьем году дремлющие телесные недуги заявили о себе как-то сразу, одновременно, надолго вырвав его из полноценной политической жизни. «Состарился, не заметив этого», — с грустью признался он себе. Но более существенно другое — то, что обрушилось на него в тот год. Смерть дорогого Мити и майская гонка с роспуском Коминтерна не прошли бесследно…

Началось с воспаления лёгких. Три недели в больничной палате он продолжал заниматься текущими делами. Шестнадцатого августа вышел на работу, хотя ещё ощущал слабость. Со дня заболевания по рекомендации врачей перестал курить, а это оказалось очень трудно после 35-летней привязанности к табаку. (Неизвестно, сколько он продержался, но более поздние фотографии Георгия Михайловича с трубкой и воспоминания современников свидетельствуют о том, что старая привычка оказалась сильнее медицинских запретов.)