Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Три войны удешевили человеческую жизнь. Точный подсчёт погибших в боях, бунтах, в плену, от ран, болезней, голода и репрессий властей сделался невозможным и ненужным. Смерть стала явлением массовым и обыденным, перестала восприниматься как трагедия отдельных людей, превратившись в статистику…

Хотя сентябрьские события происходили без участия Георгия Димитрова, эхо восстания доносилось до него через решётки Центральной тюрьмы — в переносном и прямом смысле слова. Не книжный «мир голодных и рабов», который когда-то в будущем поднимется на «последний и решительный бой», а реальные массы оказались заряжены на штурм власти, чтобы открыть новую страницу в истории страны! Из письма Георгия к Любе видно, какие чувства вызвало у него решение ЦК не участвовать в народном восстании. «Скандал! — возмущается он. — Я однако не теряю веры, что как раз эти сегодняшние события преобразят партию и избавят её от всего гнилого… В грядущей катастрофе я вижу прежде всего хорошую сторону. Возникнут те движения, которые мы ожидаем. Приблизится конец войны. Из разорения родится новый прекрасный мир. Только одно меня мучает — что я не на свободе» {38} .

Пример России, где немногочисленная партия большевиков воспользовалась всеобщим кризисом, связанным с войной, и сумела «оседлать волну» революционного подъёма масс, был перед глазами нашего героя.

Между тем Фердинанд, спасая трон, спешно направил в Салоники для переговоров с представителями Антанты военного министра Ляпчева. Торопливо подписанное Ляпчевым соглашение оказалось равноценным полной капитуляции Болгарии. Люба красочно описала заседание Народного собрания, где были оглашены условия перемирия (у неё был пропуск в дамскую ложу): «Закончив свой доклад, Ляпчев зарыдал, а Янко Сакызов тоже заплакал, пробормотав: „Я ведь говорил…“. И все опустили головы и засопели над развалинами той картонной башни, которую сами же и строили целых три года» {39} .

Из письма Любы, полученного 4 октября, Георгий узнал об отречении царя. На престол взошёл его двадцатичетырёхлетний сын, принявший имя Бориса III [23].

В стране развернулось движение за освобождение политических заключённых, и новый царь провозгласил всеобщую амнистию. «Дело о восставших солдатах прекращено по устному приказу военного министра — наша парламентская группа энергично настаивала на этом», — сообщила Люба.

Она встретила мужа у ворот тюрьмы. В фаэтоне ехали молча, тесно прижавшись друг к другу. Было слякотно и хмуро, знакомые дома и улицы казались Георгию поблёкшими, преждевременно состарившимися. За три месяца заключения он стал взрослее на годы; словно какая-то большая дума не отпускала его. Но и Люба стала иной. «За эти дни многое для меня прояснилось, а лучше сказать, что каждый из нас многое обрёл для себя…» — эта фраза в одном из её писем означала нечто большее, чем осознание событий, потрясших Болгарию и справедливо названных второй национальной катастрофой.

На углу Ополченской возле корчмы «Три родника» они увидели группу пёстро одетых арабов из французского оккупационного корпуса Антанты. Ребятишки, разинув рты, наблюдали за каждым движением невиданных тёмнокожих людей. Тут же сидел одноногий солдат-болгарин с попугаем на плече. Солдат предлагал соотечественникам за недорогую плату бумажное «счастье», которое попугай извлекал из деревянного ящичка.

«Я вышел из тюрьмы не сломленный духом, — заявил Димитров на собрании шахтёров Перника через пять дней после освобождения. — Так же как и я, остальные товарищи скоро выйдут из тюрем и с новыми силами включатся в борьбу за торжество пролетарского дела, за успех того нового, что создаётся на наших глазах. Заря из России заливает своим светом уже всю Европу. Она придёт и к нам. Мы уже ощущаем её первые лучи» {40} . Никогда прежде нашему герою не казалась столь явственной поступь желанной революции, как в 1919 году. В статьях и речах он говорит о «надвигающейся международной пролетарской революции», о том, что её «нарастающий подземный гул» доходит и до Болгарии, что ликвидация капиталистической системы становится «непосредственной задачей» пролетариата, который свою политическую борьбу «завершит в последний момент с оружием в руках».

Имелись ли реальные основания для подобных решительных заявлений? В известной степени — да. Бунтарская закваска ещё бродила в Болгарии, несмотря на неудачу Солдатского восстания и усталость масс. Её подпитывал жесточайший кризис, охвативший страну. Три войны собрали в Болгарии большую дань — 155 тысяч убитых, 400 тысяч раненых, 150 тысяч умерших от болезней в тылу (численность населения страны в ту пору составляла около 4,5 миллиона человек). Свирепствовала эпидемия гриппа («испанка»), от которого только в столице ежедневно умирали десятки человек. Экономика страны находилась на грани катастрофы: истощение запасов сырья и продовольствия, брошенные крестьянские поля, дезорганизация торговли, расстройство средств сообщения, нехватка предметов первой необходимости и жилья, обесценение национальной валюты, обнищание населения. Безработные, беженцы с территорий, вновь отторгнутых от страны, армяне, спасшиеся от турецкой резни, русские белоэмигранты — все они отягощали государственный бюджет и создавали дополнительные проблемы на рынке труда, подпитывая политическую нестабильность.

Никогда прежде не собирались столь яростные и многолюдные митинги, никогда протестные акции не разгонялись полицией с такой жестокостью, и никогда не были столь многочисленны жертвы винтовочных залпов карателей. И это в то время, когда министром внутренних дел в коалиционном правительстве Теодорова состоял Крыстю Пастухов — известный деятель партии широких социалистов и давний оппонент Димитрова на парламентских выборах во Врачанском округе! Кровь разделила широких социалистов и тесняков, а следы крови смываются непросто…

Вследствие протестных настроений численность ОРСС выросла до 30 тысяч человек. В общей борьбе сплачивались рабочие табачных и сахарных фабрик, текстильщики и металлисты, шахтёры и транспортники, батраки и безработные. Перечень требований был постоянен: улучшение продовольственного снабжения, ограничение роста цен, создание новых рабочих мест, ликвидация жилищного кризиса. В течение года в Болгарии прошло 146 стачек — организованных и стихийных, успешных и неуспешных; многими из них руководил Димитров. Его регулярно арестовывала полиция и препровождала под конвоем в Софию. С тем же постоянством на софийском вокзале собиралась огромная толпа, по требованию которой Димитрова освобождали, и через два-три дня он снова был среди стачечников.