Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

В трёх десятках писем сентября — октября 1918 года, занимающих особенное место в переписке Любицы и Георгия, содержится история преодоления разлада, случившегося у них годом ранее из-за супружеской измены Георгия — судя по всему, случайной. Имя той женщины, образ которой, по выражению Любы, стоял между ними, как демон, осталось неизвестным. Да и не сам по себе факт неверности заслуживает нашего внимания (Георгий Димитров — не первый и не последний в веренице мужчин, изменявшим и изменяющим своим жёнам), а совместный поиск выхода из создавшейся ситуации, сопровождаемый редкой по откровенности и благородству исповедью любящих душ. Не факт, что столь страстный и откровенный диалог мог бы состояться, если бы им пришлось разговаривать, глядя друг другу в глаза.

Из переписки видно, как нарастал градус психологического напряжения между ними. Любины письма первых дней сентября ещё наполнены бытовыми сведениями, заботами о здоровье Георгия, жалобами на безденежье, подробностями ремонта их жилища и сообщениями об «острых конфликтах между нами и буржуазией». Но в них уже прорывается то главное, что её мучает и что она пытается осознать: «Вчера три раза начинала тебе писать и трижды рвала письма, а вечером написала одно — и не отправила. <���…> Хотела и это письмо не посылать, но ты удивишься, почему не прихожу и не пишу. А я боюсь приходить, потому что разрыдаюсь прямо у решётки. Мне кажется, что там кладбище нашего прошлого, той жизни, которая должна была по-иному сложиться. Тяжелее всего, что нет рядом живого человека, который бы понял меня. Когда был ты, то ещё понимал меня, знал, по крайней мере, причину моих переживаний».

Но он пока не вполне понимает её (или делает вид, что не понимает) и предлагает то, что обычно предлагается при переутомлении, — посоветоваться с доктором, отдохнуть в горной местности. Уехать сейчас куда-либо абсолютно невозможно, возражает она. Ведь единственное, что у неё осталось, — заботы о «милом Жорже», без этих забот она не сможет прожить и дня: «Боже мой, неужели ты не видишь, что ничего иного у меня нет?..»

Похоже, что она долго не решалась раскрыть подлинную причину своих бессонных ночей, слёз и незнакомого прежде состояния. Днём первого обезоруживающего откровения стало 10 сентября. Пространная цитата из письма объясняет если не всё, то многое: «Скажу тебе как самому близкому другу и брату, что известное время со мной происходит нечто страшное. Несчастная прошлогодняя катастрофа в нашей жизни убила мои чувства к тебе, и я стала желать других мужчин. Жорж! Зачем ты это сделал со мной?

<���…>

Я знаю, как будут мучить тебя эти строки. Но мне надо тебе сказать всё. Ты должен знать, что происходит со мной. Только так ты поймешь, как снова строить наше будущее, если вообще это станет возможно.

Существует большое, колоссальное различие между половой жизнью мужчины и женщины. Подумай как следует, и ты увидишь, что в то время как мужчина готов легко вступить в связь и порвать с любой женщиной, для женщины это составляет важнейшую часть жизни. Только развитое чувство морали и долга, только моя безграничная привязанность к тебе как к человеку и деятелюспасает меня от катастрофы, которая и тебе бы дорого обошлась. Но в ответ я хочу, чтобы ты хорошо запомнил мои слова! Если это случится со мной, для тебя я буду навек потеряна.

<���…>

Будь спокоен, я никогда не сделаю то, что на моём месте сделала бы любая женщина. Я или буду жить возле тебя, чистая, как кристалл, или навсегда исчезну из Софии.

Горячо тебя целую. Люба».

В последующих её письмах тема обрастает подробностями, пояснениями. Моральные принципы не позволяют Любе отплатить мужу той же монетой, она также не способна унизить его и своё достоинство, ища сочувствия у родных и близких или устраивая скандалы. Она молча страдает, повторяя каждый вечер, как молитву: «Да будет благословенно страдание, рождающее счастье!» Напомнив ему, что «природа не создала социал-демократов и социал-демократок, а создала мужчин и женщин», она посылает в тюрьму книгу датского врача Йоргена Мюллера «Половая мораль и освобождение женщины», брошюру русского профессора Сикорского «Физиология нравственных страданий» и роман итальянца Габриэле д’Аннунцио «Наслаждение». Снова, как в молодые годы, она готова стать его наставницей в самых тонких вопросах «науки страсти нежной», даже через тюремную решётку: «Читай, милый Жорж, Мюллера и думай о нашем будущем. Пусть, когда ты выйдешь на свободу, не увлечёт тебя водоворот борьбы так сильно, что твоё самое любимое на свете существо останется на заднем плане».

Она и за обустройство их «гнёздышка» на Ополченской взялась с таким жаром только ради того, чтобы навсегда покинуть опостылевший дом на улице Козлодуй, ставший местом грехопадения «её Жоржа». «Иногда мне кажется, что я схожу с ума, а иногда приходит в голову одним револьверным выстрелом положить конец этим мучениям. Удерживает меня только твоя безграничная любовь и искорка надежды на то, что не всё потеряно. Спаси меня, милый Жорж, спаси меня!.. Только ты можешь спасти твою Любу!»

В ответ на этот крик о помощи он столь же откровенно рассказывает ей во время свиданий у тюремной решётки и в письмах о «фатальном случае». Он раскаивается и посыпает главу пеплом. Его перо, привыкшее к стилистике политических статей, выводит любовные признания, отдающие неуклюжей сентиментальностью, но вполне искренние. Он уверяет жену, что «возвратятся те славные дни, когда наша любовь не была омрачена ничем и не приносила нам никаких сомнений и колебаний. Те незабываемые дни, когда ты, лёжа возле меня, сладко щебетала и удивлялась тому, что есть на свете такое огромное счастье», а заканчивает письмо трогательным пассажем: «Мысленно шлю тебе букет самых милых и самых нежных цветов любви!»

Признания и обещания Георгия приносят Любе некоторое облегчение. Её психика успокаивается, бессонница уходит. «Теперь не сомневаюсь, что всё снова станет на место, — пишет она. — И я со своей стороны обещаю тебе, что сделаю всё для этого, но главное зависит от тебя».

Обновлённая семейная жизнь, в которой теперь не осталось недомолвок, представляется Георгию безоблачной. Его письмо от 17 сентября полно оптимизма: «Долгие месяцы ожидал я твоего возрождения, возрождения нашей божественной любви!Счастлив, что, наконец, дождался. Пусть никогда больше не вернётся прошлое! Устраивай новое гнездос моей любимой библиотекой — это полностью соответствует характерунашей любви». Действительно, книги, всегда игравшие в их жизни столь важную роль, стали помощниками и в эти трудные дни. Именно в них, а не в обычаях «простых людей» искали они ответы на извечный конфликт, столь часто возникающий в семейной жизни. В брошюре Сикорского Георгий старательно подчеркнул слова о том, что вред нравственных страданий «устраняется этической практикой и верой в нравственные идеалы», что именно идеалы и вера в лучшее будущее являются «истинным целительным средством», и поделился с Любой своим выводом: «Пережитые нравственные страдания, оставившие в нас глубокие следы, особенно в твоей поэтической натуре, надо старательно излечивать» {35} .