Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

В ночь на 31 декабря Восточный экспресс доставил Димитрова в Вену. Столица бывшей империи Габсбургов старательно прятала под рождественскими румянами своё увядшее после войны лицо. Но Георгий отметил, что венцы по-прежнему влюблены в свой город на прекрасном голубом Дунае. Шофёр такси, подхвативший на вокзале чемодан солидного пассажира, одобрил выбор отеля: «Унион» недорог, там приличные завтраки, вышколенный персонал, а проститутки не осаждают постояльцев.

Димитров впервые предпринял поездку за рубеж по подложному паспорту. Новизна ситуации волновала. Ему пришлось расстаться с бородой и обзавестись узенькой полоской «буржуазных» усиков. Коммерсант из Салоник Соломон Йозеф, роль которого предстояло играть Димитрову, был одет в добротный пиджак, полосатые брюки и тяжёлое пальто с меховым воротником. Массивная трость, очки в золотой оправе, часы с золотой цепочкой и золотом же напечатанная визитная карточка дополнили облик спесивого торговца. Реквизит добывали у софийских знакомых, а Люба занималась «одеванием» Георгия, ссылаясь на свой венский опыт.

Вживание в образ произошло успешно. На следующий день «Соломон Йозеф» разыскал студента медицинского факультета Янкова, секретаря болгарской партийной ячейки в Вене, и тот не сразу догадался, кто перед ним. Димитров сообщил Янкову, что в ожидании отъезда в Москву он хочет подтянуть разговорный немецкий, познакомиться с новой литературой, получить представление о работе австрийских товарищей и, разумеется, побывать в знаменитой Венской опере.

Он окунулся в работу и без устали напитывался впечатлениями. Супруги Янковы стали его гидами и покровителями. «Вчера были в Staatsoper (прежней Hofoper), — сообщил он Любе 6 января 1921 года. — Нечто грандиозное! Вещи, которые давались, по содержанию ничего не стоили, но музыка, пение, постановка и сам театр — нечто неописуемое, великолепное! Как я сожалел, что тебя не было со мной!» {54}

Большим удовольствием было бродить по книжным развалам. Венские книготорговцы продавали в те годы много книг на русском языке, которые выпускались берлинским издательством «Скифы». Среди приобретений Георгия оказались однотомники Андрея Белого, Александра Блока, Сергея Есенина, Николая Клюева и других русских писателей.

Книги он отправлял в Софию, не забывая сопровождать каждую трогательной надписью, адресованной Любе. А первой немецкой книгой, купленной в Вене, была биография Шиллера, написанная Францем Мерингом. На ней появилась надпись: «Любе — пролетарской поэтессе и революционерке, моей единственной и незаменимой подруге сердца и души. Вена, 8.1.1921. Г. Д.».

Срок отъезда в Москву оставался неясным. «Международный конгресс отложен до весны: вероятно, он соберётся в апреле или даже в мае, — сообщил Георгий Любе. — Советовался здесь со знающими товарищами. Решили отложить мой отъезд на февраль или март, до этого я успею побывать на итальянском съезде, который состоится 15 января в Ливорно, потом вернусь в Вену на австрийский съезд, который начнётся 24 января с. г.» {55} .

Упомянутым в письме съездам предстояло определить отношение той и другой партии к условиям вступления в Коминтерн.

В Ливорно Димитров неожиданно встретил Христо Кабакчиева — его направили из Москвы на съезд итальянских социалистов в качестве представителя Исполкома Коминтерна. В первый же вечер они рассказали друг другу о событиях, произошедших после прошлогоднего путешествия по Чёрному морю. Оказалось, что Кабакчиев и Максимов успели к открытию конгресса. Кабакчиеву довелось поработать в двух комиссиях, которыми руководил Ленин. Воспользовавшись этим обстоятельством, Христо попросился к нему на приём. К его удивлению, Ленин оказался хорошо осведомлён о болгарских делах. Он дотошно расспрашивал о Солдатском восстании и, похоже, скептически отнёсся к доводам Кабакчиева в пользу позиции невмешательства: «Значит, вы не вмешались в восстание, потому что были слабы, а восстание вспыхнуло стихийно?» — «Конечно», — ответил Кабакчиев. Ленин промолчал, но было видно, что ответ его не удовлетворил {56} .

Димитров слушал рассказ с двойственным чувством. Ему снова стало обидно оттого, что ЦК в критический момент оказался не на высоте.

На съезде итальянских социалистов разгорелся ожесточённый спор трёх фракций — коммунистов, реформистов и центристов. «На словах все принимают условия Интернационала, — сообщил Димитров Любе 18 января. — Этим утром оратор от реформистов заявил, что они поддерживают 21 условие Москвы. Однако по существу они неисправимые оппортунисты, которые приспосабливаются к настроениям масс. Раскол неизбежен и, вероятно, о нём станет известно завтра. Коммунисты составляют третью часть 2500 делегатов, но в самой партии они имеют твёрдое большинство» {57} .

Так и случилось: оказавшись при голосовании в меньшинстве, коммунисты вышли из Социалистической партии. Возникла Итальянская компартия, с деятельностью которой Димитров будет связан долгие годы.

А Италия… Италия промелькнула перед ним, как прекрасный сон, длинной вереницей меняющихся за вагонным окном картин. Долины с уютными селениями, одинокие замки на холмах, горные цепи, уходящие вдаль, альпийские озёра с заснеженными берегами, старинные города с полукружьями театров римского времени и средневековыми палаццо настраивали на лирический лад. «Этой ночью покидаю Флоренцию и через Милан — Инсбрук (самый короткий путь) возвращаюсь в Вену. Как был бы я счастлив застать тебя там, или, по крайней мере, вскоре увидеть тебя в Вене!.. — пишет он Любе 20 января. — То немногое, что я увидел в Италии, вызывает у меня сожаление, что ты не со мной. Тебе непременно надо увидеть природные красоты и античную прелесть Италии». Через три дня он шлёт ей «миллион горячих поцелуев» с крыши Миланского собора — «грандиозного и величественного». «Это великолепие, милая Люба, ты непременно должна увидеть», — снова повторяет он {58} .

В Италии Любе побывать не удалось, но в Вену она приехала, и они провели вместе почти месяц. Международный профсоюзный съезд снова перенесли, приурочив его открытие к окончанию III конгресса Коминтерна. Тянулись дни ожидания: чтение партийных изданий и книжных новинок, встречи с австрийскими товарищами, посещение митингов, музеев и театров. Иногда он замечал неумелую работу организаторов митинга, хотелось вмешаться и показать, как это делается в Болгарии, что, разумеется, было невозможно. Ведь он был всего лишь гость из братской партии, наблюдатель.

Приехал из Софии Васил Коларов, вместе они участвовали в совещании Балканской коммунистической федерации [27]. Прощаясь с Василом на венском вокзале, Георгий вынул из жилетного кармана золотые часы и попросил передать их владельцу — доктору Иванову.