Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Георгий узнал о смерти Любы из очередного письма Магдалины. Сестра сообщила: «12 июня мы получили письмо от Лизы [54]. — Она пишет, что Лена и дети здоровы, но Люба умерла. До последней минуты Люба была в полном сознании и очень интересовалась тобой и нами. Бедная, милая Люба. Её жизнь — сплошная борьба. Я вспоминала всю её жизнь и пришла к выводу, что она прошла в непрерывных душевных переживаниях. Тяжёлой, очень тяжёлой была её жизнь. Наша дорогая Люба жила только для тебя, милый брат, она отдала тебе всю свою жизнь. Ты был для неё всем, и с её смертью ты теряешь очень многое» {133} .

В дневнике смерть Любы отмечена одной строчкой в траурной рамке:

ЛЮБА УМЕРЛА 8 МАЯ

На самом деле это случилось 27 мая 1933 года.

День ото дня в следствие по делу о поджоге рейхстага втягивалось всё больше лиц. Димитрова допрашивали, устраивали очные ставки. Десятки запуганных лжесвидетелей или обычных людей, желающих получить вознаграждение, прошли перед ним. Сперва это были две дамы и один господин. Первая дама, продавщица из магазина Вертгейма, утверждала, что Димитров покупал у неё пивные бокалы. В другой раз иная комбинация: одна дама и два господина. Эти ничего не утверждали, просто испуганно глядели на предполагаемого поджигателя и что-то нашёптывали следователю. Потом настал черёд официанта из «Байернхофа», по доносу которого арестовали болгар, и тот признал в нём подозрительного иностранца, часто устраивавшего встречи в ресторане с другими иностранцами, в том числе и с Ван дер Люббе (так вот почему их троих сразу после задержания повезли в рейхстаг!).

Однажды, когда Димитрова демонстрировали в тюремном коридоре очередной даме, он сорвался. Угрожающе поднял руки в кандалах и закричал:

— Почему вы показываете меня, словно медведя в цирке, сотням незнакомых людей?

По команде следователя охранники схватили Димитрова и затолкали в камеру. Таким образом, у Фогта появилось формальное основание не снимать с опасного арестанта оковы.

На допросах продолжался нудный и не блещущий разнообразием обмен репликами по поводу бумаг, обнаруженных в квартире Мансфельдов.

— Что означает «Сообщение для немца с той стороны, связь с И…»?

— Я не помню. «И», во всяком случае, не значит «Иванов».

— Верно ли, что вы и есть Иванов?

— Нет, вовсе нет.

— Кто такой Р. Н.?

— Не могу дать никакой справки.

— Что означает «Вместо Кр. на эту работу найти партийного товарища»?

— Это относится к нашей работе в Болгарии.

— Кто такой «Султи»?

— Не помню.

Димитров не собирался называть ни одной фамилии, ни одного факта, который мог бы нанести вред товарищам. Адреса и телефоны в записной книжке были зашифрованы, пусть теперь ломают голову, зачем подследственному коммунисту понадобился телефонный номер полицейского участка…

Несколько раз Фогт опасно приближался к главной тайне, но одинаково бесстрастные ответы Димитрова не давали ему возможности сообразить, где на самом деле «горячо».

— Кто такой Кант?

— Этого я тоже не помню.

— Как же тогда случилось, что среди конфискованных у вас материалов находится также письмо от Канта к Гельмуту?

— Такого письма я не помню.

— Однако наличие этого письма позволяет заключить, что вы сами выступаете под псевдонимом «Гельмут» и что это имя является кличкой московского агента [55].

— Я говорю, что не имел такого псевдонима и что всё это выдумка {134} .

Единственным фактом, который Фогту пришлось зачесть в пользу обвиняемого, — и фактом существенным! — было отсутствие Димитрова в Берлине в ночь пожара. По номеру телефона, оставленному попутчицей в его записной книжке, полиция разыскала фройляйн Рёслер, которая дала правдивые показания. Тем не менее подследственного повезли в Мюнхен для опознания (в тюремном дневнике есть краткая запись, датированная 24–26 мая: «Поездка в Мюнхен и обратно»). Там хозяин отеля подтвердил, что предъявленный ему господин действительно выехал вечером 27 февраля, расплатившись по счету, а дантист засвидетельствовал, что означенный господин был у него на приеме.

Итак, версия следствия о непосредственном участии Димитрова в поджоге развалилась, он получил алиби на ночь пожара. Однако торжествовать было рано. Фогт сформулировал обвинение по-другому: Попов получил задание поджечь зал, Танев сотрудничал с Ван дер Любе, а истинный организатор поджога Димитров специально уехал в Мюнхен, чтобы отвести от себя подозрение.

В первые дни следствия Димитров отрицал близкое знакомство с Поповым и Таневым, чтобы они втроём не выглядели в глазах следствия организованной группой. Теперь же это стало бессмысленно, и он заявил, что головой ручается за невиновность Попова и Танева, поскольку хорошо знает их по совместной работе в партии.

— Ваша голова теперь ничего не стоит, — сострил Фогт.

Мучительны в Моабите ночи. Из-за кандалов спать приходится, в основном, на спине, мышцы немеют, и от малейшего движения в теле возникает длинная ноющая боль. Лампочка под жестяным рефлектором светит прямо в лицо, так что даже перед закрытыми глазами из темноты постоянно всплывают красные круги.

Заключённый № 8085 ворочается на жёстком тюфяке и долго лежит без сна. Ему очень трудно сейчас. Но, человек идеи, он обязан всё выдержать. Из книги, полученной из тюремной библиотеки, он выписал превосходное высказывание Гёте:

Богатство потерять — немного потерять,

Честь потерять — много потерять,

Мужество потерять — всё потерять.

«Мужество и ещё раз мужество», — наставляет он себя. Он ни в коем случае не будет примерять на себя роль жертвы и слепо подчиняться судьбе. Волк рвёт того, кто ведёт себя подобно ягнёнку. Запись от 1 мая: «Довольно скверно и грустно! Но „Дантон: никакой слабости!“»

Он решил, что если останется жив, то должен выйти на свободу — пусть через несколько лет — несломленным, способным продолжать борьбу в полную силу. Заставил себя утром и вечером делать гимнастику, несмотря на оковы. Днём, естественно, прогулка, в любую погоду. Главное — по возможности не менять привычный образ жизни, нагружать себя работой. Он пишет заявления, протесты, личные письма, обязательно оставляя себе копии, переписывается с адвокатом, ведёт дневник, знакомится с германским законодательством, подтягивает немецкую грамматику, делает выписки из газет (когда удаётся их получить) и книг. Гомон сотен воробьёв, заселивших огромные деревья в тюремном дворе, сопровождает его занятия, напоминая о жизни и свободе.

Запись от 18 апреля: «Закончил том 1 „Германской истории“ Шефера»; 3 мая: «Получил из библиотеки новую книгу по германской истории („История Германского рейха, 1871–1926“ д-ра Иоганнеса Гольфе льда)».