Павел Полян - Жизнь и смерть в аушвицком аду

В феврале 1943 года, когда немцы запустили связанные друг с другом процессы регистрации евреев, насильственного их сселения в гетто, а также внутри него: та его часть, что примыкала к вокзалу, — так называемый квартал барона Хирша, — была превращена в транзитный лагерь для депортируемых [1046]. И когда в мае 1943 года первая волна депортаций началась, одними из первых увезли семейство Наджари — отца, мать и сестру Нелли.

Сам Марсель Наджари, вместе с двоюродным братом и другом Илией (Илиасом) Коэном, в это время жил в Афинах, где теперь стало слишком опасно оставаться. Они бежали в город Ларису, что в итальянской оккупационной зоне, где, в отличие от немецкой и болгарской зон, евреев не трогали. Там, вместе с еще четырьмя друзьями — Товией Бепой, Пико и Вико Брудо и Давидом Коро, — Марсель и Илия открыли небольшую мыловарню и магазинчик в доме 10 по улице Аврамиту.

Вторым и, возможно, главным их промыслом была помощь в контрабандной переправке евреев в Палестину: по крайней мере именно в этом в своем доносе от 31 августа 1943 года д-ру Фогелю из немецкого посольства их обвиняла какая-то француженка: мол, эти два еврея тайно вывозят других евреев!

Немцы тоже приветствовали еврейские миграции, но концепция у них была решительно иная — депортация на север, в польские лагеря смерти. Они последовательно ее держались, и когда мы говорим о двух этапах еврейских депортаций из Греции (первый это депортации из немецкой и болгарской зон — с марта по август 1943 года, 46 тыс. чел.; второй — это 1944 год, из бывшей итальянской зоны, 23 тыс. чел.), то, в сущности, мы говорим об одной и той же операции, но распространенной на новую территорию. Но несколько сот греческих вип-евреев оказались не в Аушвице, а в Берген-Бельзене [1047].

Болгария, так кичившаяся после войны тем, что волоса не упало с головы болгарского еврея, без звука депортировали евреев греческих из «своей» оккупационной зоны, включавшей в себя и часть Македонии, но не в Аушвиц, а в Треблинку (не менее 5 эшелонов, или около 11 тыс. чел.).

После путча Бадолио и капитуляции Италии 8 сентября 1943 года необходимость в согласованиях с дуче отпала, так что евреям стало опасно и в Афинах. Но вскоре бежали и отсюда, — уже 7 октября — на этот раз в Ламию, а оттуда в Сперхиаду, что в префектуре Пирей, — в область, фактически контролировавшуюся тогда прокоммунистическими партизанами ЭЛАС («Греческая народная освободительная армия»).

К этому партизанскому прокоммунистическому войску, — нисколько не разделяя их идей, — братья и присоединились. Эласовцы снабдили Марселя еще и новой идентичностью — именем Манолиса Лазаридиса. У них Марсель провел около трех месяцев, наполненных невзгодами и горечью от несправедливости. Опустим их все, кроме одного: когда Марсель схватил лихорадку и буквально сгорал от нее, то за миску риса, принесенного ему Арванитисом, его подчиненным, — и, как оказалось, ради спасения Марселя им украденного, — их обоих приговорили к четырем месяцам тюрьмы. Реальная степень проступка была не важна, важно было другое — чтобы другим неповадно было!

Отбывать срок надлежало в Карпенизи, где находился штаб, но там, разобравшись, от наказания Марселя освободили и даже тайно переправили в Афины — на лечение. В Афинах Наджари, действительно, поставили на ноги, но 30 декабря 1943 года в дом Альберто Коэна, где он остановился, ворвался отряд СС и схватил его вместе с хозяином.

Месяц в Авероффской тюрьме был полон допросов, пыток и избиений, но «Манолис Лазаридис» всячески отрицал какую бы то ни было связь с партизанами. Его перевели в лагерь «Хайдари» — впрочем, не слишком отличавшийся от тюрьмы. Там он встретил знакомых, с некоторыми из них, — например, с Альберто Эррерой — он еще окажется вместе в «зондеркоммандо».

В «Хайдари» он провел около двух месяцев, и то, что в лагере постепенно накапливалось все больше и больше евреев, говорило об одном — приближении депортации. Еврейские депортации не были чем-то новым и неизвестным в оккупированной Греции: — их первая и гигантская волна 1943 года, состоящая из 19 эшелонов, напомним, слизнула и всю семью Марселя. Из 77 тысяч евреев, живших в Греции перед войной, уцелело всего 14 %, а из 56 тысяч салоникских — только 4 %.

К весне 1944 года общины уже и итальянской зоны оккупации перестали быть безопасными: до путча Бадолио лучшими защитниками еврейских Афин были итальянскость оккупации, дерзость православного архиепископа Дамаскуса и хитрости начальника полиции Ангелоса Эверта, выдававшего евреям удостоверения христианина. Накануне Пейсаха, приказав еврейским мужчинам собраться в синагоге утром в пятницу, 23 марта, немцы арестовали в ней сразу 350 мужчин, а потом по домам добрали еще 800 женщин и детей. Всех — направили в лагерь «Хайдари», где уже сидел и Наджари.

И действительно: 2 апреля 1944 года партию евреев из «Хайдари» привели на вокзал и затолкали в вагоны. 30-вагонный поезд тронулся и, с остановками в Ларисе и Салониках, пошел на север. Станцию назначения никто не знал, но, как бы она ни называлась, надежда встретить «там» родителей и сестру заслоняла мысли о побеге.

Станцией назначения оказался Аушвиц, куда эшелон прибыл 11 апреля. Около 320 человек прошли на рампе селекцию [1048]. В том числе Марсель Наджари и Леон Коэн, зарегистрированные под номерами «182 669» [1049]и «182 492». После месячного карантина их, как и Вико Брудо, Мориса Арона, Исаака Баруха и других, зачислили в новобранцы «зондеркоммандо». Это произошло, по-видимому, 15 мая, когда к зондеркоммандовцам враз добавили сотню человек [1050]. Наджари переехал в 13-й блок и завязал первые знакомства. Среди «ветеранов» большинство составляли польские евреи, общим языком со многими из них оказался французский. С некоторыми он подружился, например, со Штрассенфогелем, как и с Мишелем — офранцузившимся греческим евреем [1051].

Марсель и Леон сначала проработали вместе на Крематории II, откуда их через три дня перевели: первого на Крематорий III, а второго — на бункер с огненными ямами, а затем на Крематорий V. Но затем Коэна, уже зарекомендовавшего себя в качестве переводчика и одного из неформальных лидеров греческой микрообщины, осенило сказать, что он зубной врач, и немцы, не сильно вникая, назначили его «дантистом» — вырывать у трупов золотые зубы и протезы. Его рабочее место всегда было в считаных метрах от ближайшей печи: обливаясь потом, нужно было раскрыть — клещами! — рот жертвы, осмотреть ротовую полость, найти и вырвать золотые зубы, после чего — кивок головой: следующий! И так по несколько трупов в минуту! [1052]Сначала Коэн работал на яме, потом на крематории I V, а затем на крематории III, благодаря чему и уцелел. (Уже после войны, разговаривая с людьми, на протяжении нескольких лет он не мог заставить себя смотреть им в глаза: взгляд опускался ниже и упирался в рот, машинально выискивая золотые зубы [1053]).