Леонтий Травин - Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Дня через два к Хлебникову приехал из Сопелок [426]граф Юлий Иванович Стенбок [427]. Хлебников передал ему мою неприятность, тот прислал за мной нарочного и сильно настаивал на том, чтобы написать жалобу на старшину Истомина в Петербург в Императорское археологическое общество, в отделение русской и славянской археологии, которую и обещал передать сам, так как он тогда ехал в Питер. С секретарем этого общества Иваном Петровичем Сахаровым [428]и я был тогда в переписке. От слов Стенбока мне стало за наших крестьян страшно, и я побоялся, чтобы чем особенно не обидели Истомина, тем более что мне сказали о председательстве в обществе Великого князя Константина Николаевича [429]. Я просил графа оставить это дело без последствия на том основании, что незаслуженный позор я перенес и оный, вероятно, уже вновь не повторится. Граф похвалил такой образ мыслей, оставил Хлебникову письмо для передачи окружному начальнику Пороховщикову. Что в нем было писано, мне неизвестно; только после этого собрания старшина и крестьяне совершенно изменились в обращении со мной и старались загладить вину покорностию и лаской.

При такой видимой перемене моего обыденного быта и внимании ко мне вышеименованных особ, у меня родилось непреодолимое желание посвятить себя истории Ростова Великого. Материалов для этого было у меня много, как письменных, так преданий старины и рассказов старожилов; к тому же в библиотеке Хлебникова встретились мне две рукописи: первая — начала XVII века, по его словам, «Подворный список города Ростова», по величине скорописи и переплету весьма схожий с «дозорными книгами города Ростова», того же столетия, оригинал которых находится в библиотеке Андрея Александровича Титова [430]. К сожалению, из оной я извлек только о доме бывшего нашего угодичского помещика Луговского следующее: «В Стефановской сотне дом думного дьяка Томины Юдина сына Луговского, в длину двадцать две, поперек шестнадцать сажен, ныне место это пашут пустошью поп Василий Мамзерев да Савва Калашник». (Впоследствии поп Василий был попом Угодичской Богоявленской церкви и друг св. Иоанну Милостивому Власатому, у которого сей последний лежал больной, возвращаясь в Ростов из Владимира, куда он сопутствовал старице инокине Введенского монастыря города Тихвина, бывшей супруге царя Ивана Грозного, из рода бояр Колтовских.) Вторая рукопись — тоже XVII века, более 600–700 листков, которую Хлебников называл тоже подворным списком теремов князей Ростовской округи и летописцем Ростовским.

Скоропись много схожа с рукописью стольника Алексея Богдановича Мусина-Пушкина, которую я встретил в своем сельском архиве: эта рукопись меня заинтересовала по двум причинам: во-первых, я встретил тут имена тех личностей, которые упоминаются в мусин-пушкинской рукописи и которые я слышал в детстве от Ф. С. Шестакова и других старожилов того времени. Во-вторых, тронута была природная моя страсть — собирать имена и события в доступных мне книгах о князьях ростовских, а тут, кроме имен, упоминалось нечто и о них самих, и именно то самое, что я прежде слышал в рассказах старожилов. Возьму для примера следующее из хлебниковского списка:

«При слиянии рек Ухтомки и Копорки на том месте, где стоит ныне погост Копыри, по преданию будто бы стоял тут терем ростовского князя Ратобора Копыря; здесь за неусыпною стражею хранились доставшиеся ему золотые вещи, упавшие с неба: соха, иго, топор и чаша; добывая себе в супружество дочь ростовского князя Брячислава, служил у ней под видом кровчего, прогнал из пределов Ростова Ассийского князя, пришедшего с берегов реки Танаиса; за эту победу он получил княжну себе в супружество. Здесь князь Святослав Владимирович, сын князя Владимира Святого, построил небольшую обитель, которую открыл витязь Дануп Золотой Пояс. Недалеко от обители этой стоял терем князя Ивана Федоровича Бахтеярова-Немого; внук его, князь Петр Владимирович Бахтеяров, поступил во иночество в обитель Копыри и был впоследствии настоятелем оной» [431].

Тогда были такие понятия. Вот, напр[имер], случай: при посещении Великими князьями Николаем и Михаилом Николаевичами обители св. Иакова в Ростове, на пути их в келью настоятеля, остановил их какой-то седовласый монах той обители (я после узнал, что он ранее был виноторговец), который развернул большой на толстой бумаге план своего сочинения и стал им проповедовать о пользе уничтожения всех ростовских кремлевских зданий и предлагал на месте их воздвигнуть гостиный двор и другие доходные во время ярмарки здания на пользу обителей; короче сказать, он хотел уничтожить знаменитые памятники XVI и XVII веков, составляющие красу всего народа. Великие князья [432]посмотрели на план и на монаха и, ничего ему не ответив, ушли в кельи настоятеля. Завидую теперь я монаху: счастлив он, что не воспитал своего детища так, как я; мне не выпала такая счастливая доля; быть может, и у меня сохранились бы первоначальные мои рукописи, как сохранились кремлевские здания. Ныне, впрочем, к своему утешению вижу, что благодаря любителям изящного и врагам грубой старины, кремлевские здания и древние церкви ростовских монастырей быстро идут по следам моих рукописей и, быть может, со временем постараются и догнать меня в изяществе: счастливого пути вам, догоняйте меня!

В конце этого года и в самый последний день оного прихожане Богоявленской церкви, забыв свою прежнюю неприязнь ко мне, вместо желавшего еще служить пятое трехлетие церковным старостой крестьянина села Угодич Абрама Андреева Мягкова, избрали меня; это событие и дня меня и для Мягкова было вовсе неожиданно; но об этом будет речь впереди. Скажу только, что с этого времени началась другая половина моей жизни.

Болезнь жены. — Невский дьячок-колдун. — Волшебный веник. — «Глухой» нечистый дух. — Былое крепостного права. — Колдун на сельской свадьбе и на господском дворе. — Пустошь Фефилицы и Галактионов клад. — Юродивый Алексей. — Чудные штуки угодичского колдуна. — Кликуши. — Служба в церковных старостах. — Церковные постройки. — Благотворители. — Постройка лавок. — Кончина матери. — Продолжение церковных построек.

Начало 1851 года было для меня неблагоприятно: у моей жены образовалась падучая болезнь, последовавшая, как надо полагать, от расстройства наших торговых дел. В это-то тяжкое время ей пришлось поддерживать и меня и себя, так как только одна она и могла развлекать меня всеми способами, нисколько не щадя себя; ей же против меня было вдвойне тяжело, так как в то же время она скрывала от меня перемену к ней отношений родной ее матери, для которой обедневшая дочь как будто бы сделалась совершенно чужой. Я же, занятый всецело своими делами, этого не мог заметить, и жена моя все это для меня перенесла на себе. Впрочем, болезнь жены образумила ее мать и заставила ее переменить прежние отношения на более теплые. В видах излечения дочери она даже пригласила к себе в дом знаменитого врача и целителя всяких лихих болестей и черных немочей — расстригу-дьячка села Льва, Зверинцевской волости, Ивана, или попросту — Ваньку Левского; но жена оказалась в этом случае «Фомой Неверным» и наотрез отказалась пользоваться советами изверженца церковного. Это сильно оскорбило ее мать.