Леонтий Травин - Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

В последнее время у нас был еще юродивый старик, высокого роста, сухощавый, с небольшой седой бородой; звали его Алексеем; он говорил много лаконически и малопонятно. Слова его нередко и сбывались: так, например], он много говорил жене моего сына, когда еще она была девицей.

Темный смысл слов его исполнился удивительно верно во время супружеской ее жизни с моим сыном; она поминает его и в настоящее время, почитая за святого.

Во время моей службы церковным старостой Алексей часто ходил ко мне в церковь, говорил по обыкновению много, но я не обращал никакого внимания на его слова. Раз он оставил у меня на свечном ящике небольшую книжку (в 16-ю д[олю] листа) вроде памятной; о ней он потом и не спрашивал. В этой книжке была написана какая-то непонятная тарабарщина, так что я как ни старался что-нибудь разобрать, но не мог, а только в этой тарабарщине поразили меня хорошо написанные слова: «колокол звони». В это время на Богоявленской колокольне большой колокол разбили, и он имел щель длиною в пять четвертей, от верхней сковороды книзу. Этот колокол намеревались уже переменить, но этому воспрепятствовала церковная постройка, на которую тратились все деньги.

Спустя два года после оставления Алексеем тетрадки, нашелся слесарь, штатный ярославского архиерейского дома Иван Петров Ефремов, живший в Ростове, который и взялся на Пасху 1853 года этот колокол исправить. Он по протяжению всей щели насверлил около 100 дыр (толщина боков колокола была от 1 1/2 вершка вверху и до 3 1/2 вершка книзу). В две недели он кончил свою работу добросовестно, и после этой операции колокол звонил по-прежнему около 20 лет и приятностию звука был первым в ростовской округе. Этот старый Богоявленский колокол далеко не родня теперешнему новому, который хотя и более весом, но звук имеет сильный и неприятный; впрочем, об этом речь впереди. Слесарь Ефремов делал много разных вещей, умер в 1859 году июля 17 дня. Он был, можно сказать, единственным механиком Ростова. Долго у меня хранилась книжка юродивого о колоколе, но от времени куда-то затерялась.

Был у нас в Угодичах и еще колдун, старик Иван Кушилков, слава которого была очень велика. Раз он шел по улице; в это время молодая и веселого нрава девка Анна Очкина сновала пряжу крестьянки Матрены Вьюшиной на чердаке своей избы. В слуховое окно она увидела идущего колдуна и, захотев пошутить над ним, громко вскричала из окна, назвав его по имени, и, спросив, где у него живут черти, скрылась. Старик долго озирался во все стороны, желая узнать, кто кричал ему, но, никого не увидав, пошел своей Дорогой. Голос из окна опять назвал его и спросил то же самое. Тогда старик понял, что над ним шутят, и в ответ громко сказал: «Будешь меня помнить!» Это слышала шутившая над ним девица Анна и, поконча работу снованья, на другой день хотела приступить к устройству всего нужного для основанной основы, но основа оказалась так перепутана и сплетена, что никоим образом приступить к работе было нельзя. Виновница рассказала о случае с колдуном, и работа была оставлена до лета, когда, растянув основу по меже, ее разбирали по нитке.

Впоследствии времени Очкина сновала пряжу для той же крестьянки Вьюшиной на чердаке в доме колдуна Кушилкова, который, что-то усумняся, втихомолку пришел посмотреть, что Очкина делает; Очкина как-то нечаянно обернулась и увидела, что колдун стоит на лестнице, с которой видна была одна только его голова. Он смотрел, как ей казалось, очень страшно, и его кроваво-блестящие глаза до того поразили ее, что она упала в беспамятстве и долго не приходила в себя и уже никак не могла продолжать начатую работу и ушла домой; после этого она уже боялась ходить в дом колдуна.

Эта же девица Очкина с несколькими своими подругами раз, приступя к колдуну, опять стала просить его показать чертей; колдун долго отнекивался, наконец согласился, но только с условием, чтобы девицы сняли с себя кресты и положили бы их в назначенное им место. Девицы это сделали; после этого он не велел им ничего бояться, что бы они ни увидели, предупреждая, что его бесовская рать им ничего худого не сделает. При этом он строго запрещал творить какие бы то ни было молитвы и отнюдь не креститься. Девки обещали и это сделать. Тогда колдун повел их из села по пути к осиновой роще [437], и, выйдя с ними в поле, он что-то громко вскричал. Тотчас после этого любопытные вострушки увидели бесчисленное множество бегущих к ним от рощи каких-то людей разного возраста: и самого большого, и самого меньшого. Все они были в красных колпаках. Девки с испуга не могли рассмотреть, какие у них были лица, и с криком побежали назад в село, творя молитву и крестясь на бегу. От усилившегося затем страха они попадали на землю и немалое расстояние катились по лугу. После этого они нескоро пришли в себя и долго о сем никому не говорили, боясь гнева колдуна, и только уже после его смерти Анна Очкина стала рассказывать об этом происшествии.

А вот и еще проделка этого же колдуна Кушилкова: жена зажиточного крестьянина села Угодич, Ивана Степанова Крестьянинова, Антонида Григорьева страдала такою болезнию: лишь только переложит малую толику, так откроется у ней порча с различными выкликаньями. Крестьяниновы были люди богатые, и дом их находился почти против барского дома. Порча Антониды признана была всеми. В праздники, одетая в дорогие парчовые ферязи, она нередко сбрасывала с кокошника коноватную фату [438]и с визгом падала на землю. Однажды в день пророка Илии старый барин Филипп Карр шел домой от обедни из Николаевской церкви. Подходя уже к своему дому, он вдруг услышал громкий голос крикуши; остановясь, он послал шедшего за ним камердинера Григорья Ильина узнать, кто кричит и что выкрикивает. Григорий, возвратясь, донес, что кричит Антонида Григорьева, и при этом прибавил, что «знать засажен, сударь, в нее умный супостат: выкрикивает Антонида, что дом не на месте, муж не по мысли; дом перенесите, мужа перемените, тогда и выду!» Помещик только посмеялся и сказал: «Видно, спозаранку хватила лишнее». — «Может быть, сударь!» — отвечал Григорий, и пошли с тем домой.

Марта 17-го принял я должность церковного старосты и с этого времени всецело посвятил себя на служение церкви.

В Богоявленском храме, на своде главного алтаря, от времени образовалась щель, грозившая падением свода. Это возбудило во мне мысль исправить свод и совершенно перестроить обветшавшие три придельные храма, пристроенные впоследствии с обеих сторон главного старинного храма. Священник Павел Заозерский одобрил мою мысль, и я, по его совету, начертил план предполагаемой постройки в виде продолговатого четырехугольника и вызвал из Ярославля губернского архитектора Никол[ая] Алексеевича] Шашина, который нашел свод главного алтаря и придельные храмы неблагонадежными и одобрил составленный мной черновой план и фасад. Взявши мой план к себе, он привел его в надлежащий вид, сделал масштаб и составил, сообразно размеру, чего я, как неученый крестьянин, сделать не мог.