Леонтий Травин - Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

И так теперь-то продолжается жизнь моя прискорбная от ветхости дней и припадающих попечений. Я надеялся, что дети мои похоронят нас с женою, а сами будут управлять своими семействами и домами; но судьбы Божии определили, что уже первого сына похоронил, а другой жив, да безнадежен к помощи моей. Оскорблены мы в жизни нашей от детей, весьма много претерпели досад и убытков, а теперь излишне озабочен попечением об оставших сиротах, в коих числе умершего жена, три сына и две дочери; большему сыну уже девять лет, но к ученью весьма ленив, прибавляет мне сует и попечения сверх всего. Год от году увеличивается неурожай хлеба, на покупку коего употребил в 1804 году на девяносто пять рублев, в 1805 году на сто семьдесят восемь рублев, в 1806 году на триста девятнадцать рублев, всего на пятьсот девяносто два рубли. Крестьяна оскудели, подати увеличились. До сего времени вышло платежа за крестьян собственными моими деньгами двести девяносто один рубль шестьдесят пять копеек. Вот какова отрадна моя жизнь!

Кончил описание генваря 18-го дня 1807 года в понедельник, но не окончилась суетная моя жизнь. Я еще пребываю 1808 года августа по 1-е число. Между тем имел попечение пропитать свое семейство и крестьян, купил у генерала Неведомского ржи десять четвертей по 10 рублей, итого 100 рублей, у Андреяна Сумороцкого 8 четвертей по 12 рублей — 96 рублей; за крестьян рекрутских заплатил 155 рублей подушных с почтовыми на [1]807 год, также при отдаче человека в милицию [89] То есть в ополчение. употреблено 83 рубля 98 коп. В 1808 году куплено ржи у Арбузовых крестьян восемь четвертей, по четырнадцати рублев, на 112 рублей, подушных и почтовых 40 рублей. Итак, в полтора года, кроме других многих домашних издержек, употреблено 588 рублей 58 копеек, а с прежде описанными в четыре года шесть месяцев 1474 рубля и 3 копейки. Вот как весело проводил время! А далее еще горестнее: марта 30-го числа, в понедельник Страстной недели, жена моя Афимья Фомишна почувствовала небольшой озноб и с того времени от часу ослабевала в своих силах, лишилась пищи, жаловалась, что у ней болит сердце. Апреля 2-го числа, в великий четверток, исповедана и приобщена Святых Тайн протоиереем Петром Васильевичем и в тот же вечер им же с двумя священниками, соборным Михаилом да Успенским Григорьем, соборована елеосвящением, и по тяжести болезни весьма отчаянна была до дня Святой Пасхи. Потом хотя несколько было малейшее облегчение, но к выздоровлению не видно было надежды, и продолжалась тяжкая ее болезнь апреля по 23-е число, до дня святого великомученика чудотворца и победоносца Георгия, бывшего в четверток. В той день, по приходе моем из Опочки, после литургии, в половине одиннадцатого часа, застал я ее оканчивающую жизнь, и не более как чрез десять минут зрел с умилением расставающуюся душу ее с телом. Ох, жалостно! При всем том считаю за удовольствие святейший промысел Божий, что определил мне любезную мою супругу, бывшую утешением во всей моей с нею жизни, предать христианскому погребению, которое хотя с трудом по разлитию вод в 26-й день в воскресенье, препровождено было своими, с помощью сторонних, при присутствии двух священников, в Спасителеву соборную церковь, а по отпетии обычного правила, возвратно препроводили во облачении оной же протоиерей со священниками Михайлом, Петром и Григорьем в сельцо Павлихино, к часовне, где и предано тело земле, и я довольствуюсь почасту посещать ее могилу и поминать душу усопшей рабы Божией Ефимии. Слава Вседержителю Всевышнему, устроившему все во благое по Своей святой воле, аминь.

Засим я, прожив на свете семьдесят пять лет, пять месяцев и девятнадцать дней, по долгу естества ожидаю кончины дней моих.

Печатается по: Рус. архив. 1901. Кн. 1. Вып. 4. (Под заглавием «Воспоминания крепостной старушки А. Г. Хрущовой».)

Воспоминания Авдотьи Григорьевны Хрущовой (1786–1872) записаны с ее слов ее воспитанницей и госпожой Варварой Николаевной Волоцкой, урожденной Нефимоновой (1831 —?).

К публикации воспоминаний А. Г. Хрущовой в «Русском архиве» приложена заметка В. Н. Волоцкой под заглавием «Характеристика Авдотьи Григорьевны и конец её жизни»:

«На этом обрываются воспоминания Авдотьи Григорьевны, записанные мною кратко, продолжением их когда-нибудь явятся мои собственные записки. Теперь же добавлю несколько строк о положении в нашем доме, характере и остальной жизни Авдотьи Григорьевны. Сам глава дома, отец мой, относился к ней с полным почтением. Мать моя искренно ее любила и уважала. Мы же, дети помещичьи, ей, крепостной, иногда целовали руки и смотрели на нее почти так, как если б она была нам родной бабушкою. Против последнего названия старушка постоянно протес-говоря: „Что это? Ведь я девушка; как же у меня могут быть внучата?“ Когда одна из моих сестер вышла замуж и, живя с мужем в столице, в 1844 году со страхом ожидала первых родов, то наша Дунинька, как мы ее называли, сказала моим родителям: „Она еще такой птенчик, и на чужой стороне, при мне было бы менее страшно. Отпустите-ка меня в Петербург!“ Ее отпустили. Железных дорог тогда еще было. Чтобы не причинить господам большого расхода, она поехала на долгих, тащилась пятнадцать дней и вытерпела прямо мучительную езду. Возвратясь домой, она говорила: „Ну, слава Богу, хотя я много натерпелась дорогой, но зато насмотрелась на мою голубушку и ее ребеночка, обрадовала ее и сама успокоилась, что ей живется недурно, а на прощанье все-таки поклонилась в ноги ее мужу, чтобы он ее любил и берег!“»

После освобождения крестьян Дунинька осталась в нашем доме, но, к сожалению, уже в качестве инвалида, так как к этому времени она успела постепенно ослепнуть. Поневоле оставив свои обязанности домоправительницы, она заплакала. «Вот уже я стала никуда не годна!» Однако и слепая, она не оставалась праздною: попросит завязать чулок или шнурочек на рогульке и работает. Несмотря на слепоту и престарелый возраст, она осталась чистоплотною, деликатною и тактичною. Нравственная чистота ярко отпечатлевалась на ее лице, оставшемся до конца девственным, благородным и миловидным. Окружавшая ее тьма изредка освещалась яркими и приятными видениями, то светского, то религиозного содержания. Так, однажды представился ей Спаситель, благословением поощрявший ее к терпению; она протянула к нему руки и радостно говорит мне: «Как будто я не слепая: вот-вот Он стоит передо мной!» Во время болезни ее барыни (моей матери) Дунинька пыталась ощупью приблизиться к ней, чтобы оказать посильную помощь; но, случалось, иногда при этом сама натыкалась на мебель и стены. Когда же барыня скончалась, слепая няня сперва всю ее обшарила, чтобы убедиться, что умершую одели как следует, а потом трижды перекрестила ее и сказала. «Ну, слава Богу, теперь и я умру спокойно. Прощай, моя матушка, скоро увидимся!» Действительно, верная няня ненадолго пережила свою бывшую воспитанницу. Она кончалась с молитвою на устах через пять месяцев, в возрасте свыше 80 лет, в 1872 году, в Ярославле. По начитанности и развитию она стояла выше большинства своих современников даже из помещичьего класса. К ее добрым качествам бедует добавить и бескорыстие: около 40 лет распоряжаясь хозяйством в зажиточном доме, она ничего не нажила. Было ею сбережено только 86 рублей, полученных от членов нашей семьи в виде подарков на именины и праздники. Но и эти последние ее деньги она отдала одной девушке, которой нужна была шуба по случаю наступающей зимы, и, отдавая, говорила: «Зачем мне деньги? Я, слава Богу, сыта и одета».