Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

Мавзолей Галикарнасский был высотой с десятиэтажный дом – 140 футов, а в обход – километр с четвертью: 410 футов. На основание приходилось 60 футов высоты, на колоннаду 40 футов, на пирамидальную крышу 25 футов и на колесницу над крышей еще 15 футов. Таких больших построек Греция еще не знала. Фриз, изображавший битвы греков с амазонками, опоясывал здание, по-видимому, над основанием, под колоннадою.

Она очень красива – но только пока не думаешь, что это колонна, подпирающая крышу: для опоры листики и усики не годятся. Глядя на дорическую колонну, мы видим, что она несет тяжесть; глядя на ионическую – помним об этом; глядя на коринфскую – забываем. Вместо опоры перед нами украшение.

Поражать глаз можно не только узором, но и размером. В греческом городе Галикарнасе правил малоазиатский царь Мавзол. Вдова его заказала греческим зодчим исполинскую гробницу для мужа – чтобы она была похожа и на греческий храм, и на восточную пирамиду. Греки сделали, как она хотела. Они мысленно взяли ступенчатую пирамиду, рассекли ее по поясу и между низом и верхом вставили колоннаду греческого храма. Сооружение было высотой с десятиэтажный дом; наверху, над усыпальницей стояла гигантская статуя Мавзола с его негреческим, безбородым и усатым лицом. Сто лет назад греки ужаснулись бы такой постройке для варварского князя, в которой Греция смешана с Востоком. Теперь ею восторгались; галикарнасская гробница была причислена к семи чудесам света, а слово «мавзолей» разошлось по всем языкам.

Так менялось искусство, а с ним менялось и отношение к художнику. Оно раздваивалось: он был ремесленником, то есть меньше чем человеком, и он был чудотворцем, то есть больше чем человеком. О художнике Паррасии с восхищенным ужасом рассказывали, будто ему настолько дороже искусство, чем действительность, что, рисуя муки Прометея, он велел распять перед собой живого человека; народ хотел его казнить, но, увидев, какая дивная получилась картина, простил и восславил. Это, конечно, была клевета. Девятнадцать веков спустя такую же клевету повторяли о другом великом мастере – о Микеланджело Буонарроти; это на нее намекает Пушкин в последней строчке своей драмы «Моцарт и Сальери».

Был знаменитый миф о мудром и несчастном Эдипе. Дельфийский оракул сказал фиванскому царю: «Если у тебя родится сын, он убьет тебя». Родился сын, царь приказал бросить его в горах на съедение зверям, но его нашли пастухи, принесли к соседнему царю, коринфскому, тот вырастил его как сына, и Эдип считал коринфского царя своим отцом. Выросши, Эдип спросил в Дельфах о своей судьбе и услышал: «Тебе суждено убить родного отца». В ужасе Эдип пошел прочь, решив не возвращаться в Коринф к своему мнимому отцу. По дороге он встретил старика на колеснице, старику показалось, что Эдип замедлил уступить ему дорогу, он ударил Эдипа жезлом, Эдип в ответ ударил его посохом, старик упал мертвым, слуги его разбежались. Эдип пошел дальше, пришел в Фивы, освободил Фивы от чудовища по имени Сфинкс, был выбран царем – и тут выяснилось, что нечаянно убитый старик и был прежним фиванским царем, настоящим отцом Эдипа. Как это выяснилось и как Эдип сам наказал себя за невольное отцеубийство, – об этом рассказывается в любой книге по греческой мифологии.

Читатели нового времени удивлялись: почему умный Эдип так легко ввязался в эту драку? Получив такое пророчество, ему естественнее было бы сторониться всякого старика, годившегося ему в отцы. Читатели забывали простую вещь: в древней Греции почти невозможно было прожить жизнь, никого не убив – хотя бы в заурядной пограничной стычке. Сократ был и мудр, и добр, но и он во время войны ходил в походы с афинским ополчением и убивал тех, кто хотел убить его. Так недорого стоила жизнь человека. Когда говорят «прогресс», то обычно думают: это значит, что в Греции не было автомобилей, многоэтажных домов и электрического освещения, а у нас все это есть. Это правда, но это не главное. Главное то, что мы стали больше уважать и ценить жизнь человека – даже чужого, незнакомого, иноземного. Или хотя бы стараемся.

На войне всего сильнее меч, в мире – речь.

Сто лет назад об Афинах говорили: «Кто был в Афинах и добровольно покинул их, тот верблюд». Теперь стали говорить: «Афины – это заезжий двор: каждому охота там побывать, но никому неохота там жить».

Тогда Афины были богаты и прекрасны, потому что собирали дань с союзников. Теперь дань кончилась, нужно было решать, как жить дальше. Или переходить на положение мирного второразрядного города, получающего медленный, но верный доход с морской торговли, или пускаться в отчаянные войны в надежде на случайную, но большую добычу. Первый путь предпочитали богачи: торговый доход оседал в их сундуках. Второй путь предпочитали бедняки: военная добыча шла в казну и праздничными раздачами делилась между всеми гражданами.

Не надо забывать, что войска теперь были обычно наемнические, и война, стало быть, велась деньгами. Это значит, что деньги на снаряжение войск и флота беднота собирала с богачей, а сама часто даже не выходила ни в поле, ни в море. Понятно, что за такие войны часто голосовали не думая, а потом приходила расплата. Оратор Демад говорил: «Чтобы проголосовать за мир, афинянам сперва надо одеться в траур».

Решались споры и сводились счеты в народном собрании и в суде. Суда не удавалось миновать ни одному политику, даже удачливому: полководца всегда можно было привлечь за то, что он-де не полностью использовал победу, а мирного оратора – за то, что он подал народу не лучший из возможных совет. Появились настоящие шантажисты, которые являлись ко всякому заметному человеку и грозили привлечь его к суду. От них откупались, лишь бы они оставили в покое. Называли их «сикофанты», а сами о себе они говорили: «Мы – сторожевые псы закона». Оратора Ликурга упрекали, что он слишком уж много тратит денег, откупаясь от сикофантов. Ликург отвечал: «Лучше уж давать, чем брать!»

Свода законов в Афинах не было, судебные заседатели выносили приговоры больше по гражданской совести: если хороший человек, то и вину простить можно. Главным становилось не доказать, была ли вина, а убедить, что обвиняемый – хороший (или, наоборот, плохой) человек. А для этого нужно было ораторское дарование. И ораторы становятся главными людьми в Афинах.

При Перикле ораторы полагались только на талант и вдохновение – теперь ораторы изучают свое дело, пользуются правилами, заранее сочиняют и сами записывают свои речи. Правила ораторского искусства начали вырабатывать еще софисты. При подготовке речи нужно было заботиться о пяти вещах: что сказать, в каком порядке сказать, как сказать, как запомнить, как произнести; о четырех разделах – вступлении, изложении, доказательствах, заключении; о трех достоинствах стиля: ясности, красоте и уместности. Впрочем, теория теорией, а когда великого Демосфена спросили, какая из пяти частей красноречия главная, он ответил: «Произнесение». А во-вторых? – «Произнесение». А в-третьих? – «Тоже произнесение».