Анри Пиренн - Нидерландская революция

Маргарита Пармская так же мало, как Гранвелла, понимала глубокие причины царствовавшего в Нидерландах недовольства и оппозиции дворянства. Она воображала, что причиной всего была непопулярность кардинала и что, как только его не станет, тотчас же воцарится спокойствие. Она думала, что дело было в человеке там, где в действительности решался принципиальный вопрос. Она не обладала достаточным политическим чутьем, чтобы понять, что борьба с Гранвеллой велась не как с частным лицом, а как с министром испанского короля. Теперь, когда его больше не было, она тешила себя надеждой успокоить умы и доказать Филиппу II, что у нее достаточно талантов, чтобы самой управлять страной. «Слава богу, — писала она ему 12 июня 1564 г., — дела приняли такой оборот, что позволяют мне заверить вас, что здесь вскоре нечего будет опасаться, по крайней мере если не будет, никакого толчка извне» [146] Gachard , Correspondance de Philippe II, t. I, p. 303. По поводу всего нижеследующего ср. великолепное изложение Рахфаля ( Rachfahl , Maryaretha von Parma, S. 136 ff.), который однако, на мои взгляд, не вполне правильно оценивает поведение вельмож, считая, что они намеревались разрушить государство и заменить его возвратом к прежним феодальным отношениям (стр. 138). Они были не против Бургундского государства, а против испанского влияния, господствовавшего за последние годы в управлении страной. Они пытались предотвратить на будущее время эту опасность, расширив полномочия государственного совета, в котором они заседали. Но они отнюдь не жертвовали ради этого единством государства. Наоборот, они скорее укрепляли его, сообразуясь всегда с общественным мнением всех провинций. Но зато совершенно верно, что ход государственной машины был заторможен введенными ими новшествами, имевшими целью заменить влияние правительницы их собственным влиянием. . Обманутая изъявлениями преданности со стороны вельмож и их возвращением в государственный совет, она совершенно не догадывалась, что они тотчас же захотят подчинить ее своему влиянию и играть при ней во имя интересов страны ту же роль, которую до этого Гранвелла играл в интересах короля. Она была обманута внешними впечатлениями. Важнейшая ее ошибка заключалась в том, что она полагала, будто оппозиция сложит оружие как раз тогда, когда оппозиционеры возгордились тем, что заставили короля капитулировать и отозвать своего министра. Но даже помимо всего этого, как могла Маргарита избавиться от опеки, вельмож? Разве она не стала в последнее время на их сторону против кардинала? И разве разрыв с ними не был бы для нее равносилен признанию свой вины и самому суровому осуждению себя? По своей собственной вине она была теперь их пленницей. Соображения личного самолюбия, не позволявшие ей признаться себе в этом, скрывали от нее истинное положение вещей.

Однако всякому непредубежденному человеку было ясно, что отныне подлинными хозяевами страны стали вельможи. Поддерживаемые брабантскими штатами и почти всеми провинциальными штатгальтерами, принц Оранский, Эгмонт и Горн торопились скорее провести в жизнь программу оппозиции. С «консультой» было покончено; вместо нее все решалось теперь в государственном совете, в котором впавшие в немилость Виглиус и Берлемон стали беспомощными свидетелями победы своих врагов. «Здесь создаются, — писал Виглиус, — новая республика и государственный совет, которому принадлежит верховное руководство всеми делами. Я не понимаю, как это совместимо с властью и достоинством ее высочества правительницы и не свяжет ли это даже ваше величество» [147] Groen van Prinsterer , Archives…, t. I, p. 877. Об изменениях, которые вельможи хотели ввести в государственном совете, см. замечания Берти у Гашара ( Gachard , Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. VI, p. 887). . Эти опасения не были преувеличены. Вельможи действительно явно пытались сделать государственный совет, находившийся целиком в руках высшего дворянства, центральным звеном всей системы управления. Они добивались не только увеличения числа членов его, но требовали также подчинения ему тайного совета и совета финансов, которые со времени создания их Карлом V подчинены были исключительно правительнице. К чему же при такой системе управления сводилась власть государя? И не было ли очевидно, что подлинным государем отныне должно было стать дворянство, которое народ считал представителем национальной независимости? Слово «республика», постоянно упоминавшееся в это время в писаниях Виглиуса и Гранвеллы, вполне соответствовало целям оппозиции. Она бесспорно добивалась превращения Бургундского государства в аристократическую республику.

Итак, национальная политика взяла верх над политикой монархической. По это произошло ценой расстройства аппарата управления. Разрушая устои верховной власти, бурное движение разрушало и самый принцип порядка. Вмешательство вельмож во все отрасли управления привело к анархии. Только при их посредничестве можно было теперь чего-нибудь добиться; должности предоставлялись теперь только их сторонникам, им же оказывались и все милости. В провинциях штатгальтеры присвоили себе полнейшую почти феодальную независимость. При дворе Армантеросу предоставлено было безнаказанно грабить государственную казну, чтобы заручиться его поддержкой у правительницы. Если дело шло о том, чтобы пристроить какого-нибудь своего ставленника или о том, чтобы угодить какому-нибудь приятелю, вельможи не останавливались теперь даже перед нарушением привилегий, соблюдения которых они в свое время так настойчиво добивались [148] Poullet , Correspondance de Granvelle, t. I, p. 273; Diegerick , Inventaire des archives d'Ypres, t. VI, p. 189. . Впрочем, преследуя свои выгоды, дворянство заботилось в то же время о том, чтобы не утратить связи с народом. Оно отлично знало, что сила его в общественном мнении и что оно может направлять его, лишь повинуясь ему. В связи с этим оно продолжало требовать созыва генеральных штатов, так что Гранвелла с раздражением обвинял его в повиновении «злому животному, именуемому народ» [149] Gachard , Correspondance de Philippe II, t. I, p. 290. .

Отношение вельмож к религиозному вопросу, вновь необычайно обострившемуся в связи с кальвинистскими беспорядками, было заранее предопределено. Разве могли они допустить, чтобы тысячи несчастных подпадали под ужасные указы Карла V? Их личная веротерпимость, забота о процветании страны, соображения популярности, которой они пользовались, — все это заставляло их склоняться к снисходительности. Они отнюдь не разделяли взглядов Филиппа, что для торжества католической церкви надо пожертвовать национальным богатством [150] Weiss , Papiers d'État, t. VII, p. 50; t. VIII, p. 96. Все согласны были в том, что нельзя наказывать смертью преступления против религии. И действительно, с начала 1563 г. подавление ереси приняло более мягкие формы. Вместо смерти трибуналы приговаривали обвиняемых к денежным штрафам и публичному покаянию. См. решения по этому поводу, вынесенные ипрскими эшевенами с 1559 по 1567 г. Diegerick , Documents du XVI siècle t. II, Bruges 1875, p. 153 etc. C 1559 г. по январь 1563 г. из 16 приговоров было 11 смертных, зато с января по июль 1563 г. встречается лишь 1 смертный приговор из 21. В дальнейшем, вплоть до 1566 г., смертные приговоры совсем прекращаются, за исключением одного в 1566 г. . Они ясно отдавали себе отчет в том, что продолжение строгостей приведет к гибели провинций. Они с тревогой следили за переселением подозрительных лиц в соседние страны, в особенности в Англию, где они насадили ряд отраслей промышленности. В январе 1566 г. советник Асонлевиль оценивал число бежавших в Лондон, Сандвич и окрестности этих городов более чем в 30 тыс. чел. [151] Gachard , Correspondance de Philippe II, t. I, p. 392. . Известно было также, что Елизавета как раз в это время предоставила для поселения этим полезным эмигрантам «другой большой морской и ненаселенный город — Норвич», чтобы они насадили там производство «сукон, шерстяных тканей, ковров и т. д.» [152] W. J. C.-Moens , The Walloons and their church at Norwich, Limington 1887–1888, p. 18. В одном любопытном документе, под названием «Brief discours envoyé au roi Philippe nostre sire etc.», без даты, относящемся примерно к 1566 г. (собрание рукописей Брюссельской королевской библиотеки, собрание ван Гюльтема, 17 510—17 525), имеются очень интересные) подробности о гибельных последствиях этой эмиграции. . Таким образом эмиграция кальвинистов, которая была особенно сильна; в промышленных районах, разоряя Нидерланды, одновременно обогащала Англию. Эта опасность была тем более велика, что Елизавета с самого же начала своего царствования решительно вернулась к меркантильной политике Генриха VII и Генриха VIII и всеми силами старалась поощрить развитие и без того интенсивной экономической жизни своей страны. Она завидовала торговому процветанию бургундских провинций и не скрывала свбей враждебности к ним. Так например она допускала нарушение своими подданными условий «Magnus Intercursus»; облагала пошлинами ввозимые товары и смотрела сквозь пальцы на дерзкий разбой, который английские моряки безнаказанно позволяли себе в Северном море.