Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Отношение к Австрии в Петербурге было и без того прескверное. В одном из своих первых писем жене [345]Бисмарк приводил нелицеприятные сравнения: «О том, как низко упали здесь австрийцы, не имеют ни малейшего представления; ни одна паршивая собака не возьмет из их рук и куска мяса». По его впечатлениям, в российском обществе ожидали лишь момент, чтобы «вонзить австрийцам в спину штык». По его словам, «вся русская политика не оставляет места никакой другой мысли кроме той, каким образом можно уничтожить Австрию». Он дал яркую характеристику отношению Александра II к политике Вены: «Даже спокойный и мягкий император приходит в ярость и гнев, когда говорит об этом».

Особенно расстраивало Петербург то, что апелляция Буоля к национальным чувствам немцев, его попытка заручиться поддержкой Германского союза находили отклик в Германии [346]. Все это вело к расширению зоны конфликта на европейском континенте, а Россия нуждалась в сохранении мира в Европе, так как вовлечение в вооруженное противостояние грозило сорвать задуманные императором преобразования. «Дай Бог, – писал великий князь Константин своему брату Александру II, – чтобы война, в которой я почти что не сомневаюсь, прошла, не коснувшись ее (России – В. Д.), дабы не остановить ее теперешнего развития сословного и промышленного» [347].

Также и Бисмарк обращал внимание Берлина на это. 27 апреля 1859 г. он писал принцу-регенту: «Российское правительство имеет исключительно все основания желать мира <���…> беспорядки, которые могли возникнуть в Западной Европе и затруднить получение иностранных капиталов, были бы так же губительны, как непосредственное участие (России – В. Д.) в войне за пределами своих границ» [348]. Учитывая занятую Австрией позицию, Бисмарк сомневался в вероятности мирного урегулирования войны.

Ситуация менялась с такой быстротой, что в дипломатических ведомствах европейских государств не успевали отвечать на одни предложения, как появлялись уже другие. Так, например, в начале апреля Лондон выступил с проектом общего разоружения Франции, Сардинии и Австрии как первого шага на пути созыва конгресса. Обрадованный таким планом, Горчаков с усердием принялся за его воплощение, заявив Бисмарку, что «положение вещей кардинально изменилось» [349]. Однако уже 18 апреля 1859 г. на встрече Горчакова, Бисмарка, Крэмптона и герцога де Монтебелло были озвучены новые планы и предложения сторон. Донесение Бисмарка в Берлин, детально передавшее переговоры дипломатов [350], описывало творившийся в дипломатической переписке между внешнеполитическими ведомствами Европы хаос.

Постепенно противоборствующие стороны убеждались в военном сценарии развития дальнейших событий, как неизбежном исходе противостояния. Острота момента заключалась в том, кто начнет военные действия. Ни одна из сторон не хотела нападать первой, поскольку в таком случае, как считал Бисмарк, «голос всей Европы был бы отдан в пользу стороны противоположной» [351].

Затянувшийся переговорный процесс по подготовке конгресса не находил одобрения в российской столице. Горчаков сообщал Бисмарку, что терпение Петербурга было на исходе. России, по словам Горчакова, «единственно соответствовало бы ведение всеми остальными великими державами между собой войны до изнеможения, в то время как она берегла бы себя, чтобы согласиться на решающее энергичное вмешательство на условиях, служащих ее собственным интересам» [352].

Спустя несколько дней Горчаков отправил российскому посланнику в Вене Виктору Петровичу Балабину телеграмму, содержание которой сообщил и другим российским правительствам. Последовательно излагая историю с подготовкой конгресса и создаваемыми Веной препонами в его проведении, Горчаков резюмировал, что в случае если мир будет нарушен, «вся ответственность падает на венский кабинет, и он должен будет отдать строгий отчет Европе, покой и интересы которой он подрывает» [353].

Горчакова продолжало беспокоить неопределенное поведение германских государств и, прежде всего, Пруссии, рост воинственных настроений в Берлине против Франции и чаяния Австрии на поддержку со стороны Пруссии. После фактического срыва подготовки европейского мирного конгресса прусский нейтралитет являлся последним рубежом, защищавшим Европу от общеконтинентальной войны. Российский министр доказывал Бисмарку, что интересы Пруссии не имеют ничего общего с предстоящей войной. По его мнению, ни одна из европейских стран не была так заинтересована в сохранении мира так, как Пруссия, поскольку в предстоящей войне она не могла рассчитывать на какие-нибудь завоевания или на благоприятный исход в отражении иностранного нападения. К этому он добавил, что «с самого первого мгновения, когда Пруссия вступит в войну, из австрийской война превратится в прусскую, в то время как Австрия получит мирный договор с Францией за счет Пруссии» [354].

Но Россия не собиралась сидеть сложа руки. Горчаков сообщал Бисмарку о твердом намерении российского императора выдвинуть к границе с Австрией войска, чтобы доказать свою готовность к активным действиям. Эта информация была дополнена категоричной фразой Бисмарка: «Если российскому кабинету не удастся получить от Австрии удовлетворения на поле конгресса, тогда она будет искать его на поле боевых действий. Это не личные потребности только лишь князя Горчакова; чувства Его Императорского Величества в этом направлении глубже и более постоянны чувств его министра» [355]. Бисмарк констатировал, что, несмотря на все желание Александра II сохранить мир в Европе, «если же дело дойдет до войны, потребности страны и ее народа отвоевать прежние позиции на нижнем Дунае, и прежде всего, право на флот в Черном море, а так же реакционная экспансия, выходящая за рамки этих целей, будут гораздо сильнее, чтобы дать себя смутить каким-то не русским влияниям» [356].

Прусский посланник отмечал, что Александр II внимательно прочитывал письма Горчакова Балабину перед отправкой в Вену и придавал им более угрожающее прочтение [357].

Помимо жесткой позиции, которую Россия собиралась занять в случае начала войны, Бисмарк указывал на еще одну опасность для Австрии: восстания славянских народов и народные выступления в Венгрии. Бисмарк писал, что Россия попыталась бы использовать симпатии славянского и греческого населения, находившегося под господством австрийских и турецких властей, «несмотря на нерасположение императора к подобного рода мерам» [358]. Перед Австрией, еще не оправившейся от экономических трудностей Крымской войны, возникала вероятность войны на три фронта: в Италии, Венгрии и на Балканах. По мысли Бисмарка, это должно было убедить Берлин в том, что, если из-за политики Австрии по втягиванию Германского союза в войну, в боевые действия в ответ вступит и Франция, то Пруссия будет обречена сражаться с грозным противником на Рейне в одиночку, поскольку австрийской помощи в этом случае не последует.