Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

В Берлине Бисмарка за такие мысли стали подозревать в симпатиях к России и Франции. Однако во Франкфурте политические оппоненты прусского посланника неоднократно могли убедиться в его преданности Пруссии. Передавая однажды в письме австрийскому министру-президенту К. Ф. фон Буоль-Шауэнштайну содержание очередного спора с Бисмарком, председатель Союзного сейма И. Б. фон Рехберг унд Ротенлёвен особенно выделил: «Бисмарк пришел в такое волнение, что проговорился: „ я являюсь прусским посланником и должен защищать интересы Пруссии, а не <���Германского> союза“» [311]. В переписке с Мантейффелем и Герлахом Бисмарк более откровенно раскрывал истинную цель своей политики, заключавшуюся в защите государственных интересов исключительно Пруссии: «Сообщения из Берлина говорят мне, что при дворе меня считают бонапартистом. Ко мне несправедливы. В 50-е годы мои противники обвиняли меня в предательской симпатии к Австрии и нас называли вёнцами в Берлине; позднее решили, что мы пахнем юфтью, и назвали нас казаками со Шпрее. В то время на вопрос, я – за русских или западные державы, я всегда отвечал – за Пруссаков, и мой идеал во внешней политике – свобода от предубеждений и независимость от симпатий или антипатий по отношению к иностранным государствам и их правителям <���…> Я с одинаковым удовлетворением буду смотреть на наши войска, сражающиеся против французов, русских, англичан или австрийцев, как только мне докажут, что это находится в интересах здравой и хорошо продуманной политики Пруссии» [312]. В конце 50-х гг. Бисмарк считал, что война с Россией полностью противоречила интересам Пруссии, поскольку настоящих причин для нее в тот период не существовало.

Франкфуртская корреспонденция Бисмарка свидетельствует о том, что он считал Россию довольно сильной и могущественной для реванша за свое поражение, несмотря на ее тяжелое внутреннее положение после войны. Для этого, по его мнению, необходимо было мудрое управление страной. Еще во время Крымской кампании он был удивлен тому, что Россия вступила в борьбу с грозными соперниками материально и стратегически неподготовленной, опираясь лишь на храбрость своего народа.

Для необходимых изменений требовались личности, которые смогли бы взять на себя бремя управления страной в непростое время. Находясь во Франкфурте, Бисмарк имел смутное представление о государственных деятелях России. Он лишь составил для себя первое впечатление о будущем министре Горчакове, которое было, к слову говоря, нелицеприятным. Бисмарк считал его «тщеславным и церемониальным господином» [313]. В письме Герлаху он был более откровенен и посвятил князю следующие строки: «Горчаков – церемониальный и негибкий Ганс-дурак [314], лиса в деревянных башмаках, когда он хочет схитрить» [315]. По мнению Бисмарка, политическая тонкость и дипломатическая сноровка отсутствовали у Горчакова, и если он хотел схитрить, то это получалось у него грубо. Возможно, 39-летний Бисмарк еще не понимал политических приемов 56-летнего дипломата и видел в них лишь прямолинейные ходы, лишенные гибкости и хитрости.

Об императоре Александре II Бисмарк не писал во Франкфурте, лишь однажды отметив, что ему выпадает сложная участь управлять империей в такие нелегкие для России времена. С новым российским императором и его политическими взглядами прусскому дипломату предстояло познакомиться в Петербурге, куда он был назначен на должность посланника Прусского королевства. Убедиться в жизнеспособности своей идеи «Поворота на Восток» Бисмарк мог лишь только после знакомства с этим Востоком и понимания того, насколько такой поворот Пруссии был бы поддержан на этом Востоке, в России.

Петербургская миссия является важным этапом политической деятельности Бисмарка. После изматывающих восьми лет работы в Союзном сейме находившийся в состоянии физического и эмоционального истощения Бисмарк получил назначение в далекую по европейским меркам Россию. В дружеском письме Дж. Т. Мотли писал Бисмарку 16 февраля 1859 г.: «Ты действительно едешь в Петербург?.. Я не могу выразить, как я расстроен <���…> я сомневаюсь, что ты доволен, врываясь в полярный круг, куда ты, кажется, готовишься <���…> Вы едете в Петербург, и мне кажется, как будто вы мигрируете почти на планету Юпитер» [316]. Отрада для Бисмарка была в том, что, Петербург не должен был потребовать от него такого напряжения сил, как Франкфурт-на-Майне. Прежде всего, потому, что этот дипломатический пост потерял особый интерес для Берлина, обратившего все свое внимание в сторону западных стран. В этой связи Бисмарк мог надеяться на некоторую свободу действий. Главное же, в российской столице знали о занимаемой молодым прусским дипломатом позиции в отношении России в годы Крымской войны, поэтому встреча на берегах Невы обещала быть теплой [317].

Бисмарк врывался в заснеженые просторы России зимой 1859 г. как раз в то время, когда на Европу с Апеннинского полуострова надвигалась дипломатическая буря.

Из всех итальянских правительств лишь Сардинское королевство решительно противилось сохранению status quo на Апеннинском полуострове, претендуя на особую роль в самой Италии. Хотя выступление сардинского премьер-министра графа Камилло Кавура на одном из заседаний Парижского конгресса с заявлением о вреде австрийского господства в Италии оказалось практически безрезультатным, сам факт того, что Пьемонт выступил открыто в защиту общеитальянских интересов, произвело большое впечатление на общественное мнение в Италии. С Сардинским королевством стали связывать свои надежды сторонники итальянского национального движения. В туринских донесениях в Петербург граф Эрнест Густавович Штакельберг подчеркивал, что отличительной чертой политики Сардинии было желание возглавить политическую борьбу против Австрии и национальное движение за объединение [318]. Не имея достаточных сил для борьбы против Австрии в одиночку, Италия, по мнению Кавура, должна была опереться на мощных союзников: Францию и Англию.

Эти планы были встречены в Париже со вниманием. Наполеона III волновало усиление международного положения Франции и вывод государства из экономического кризиса, в котором оно оказалось после Восточной войны. Возможность решения этих проблем за счет слабой Австрии казалась довольно привлекательной. Наибольшее неудобство Вене Париж мог доставить как раз в Италии, поскольку агрессивная политика в других чувствительных для Австрии европейских регионах (Польша и Балканы) могла ухудшить отношения с Россией, с которой Франция в это время пока еще заигрывала, раздавая пустые обещания о поддержке в восточном вопросе. План Наполеона III состоял в том, чтобы отобрать у Австрии ее коронную землю: Ломбардо-Венецианское королевство – и передать ее Пьемонту как краеугольный камень в монументе объединения Италии [319]и предмет непрекращающихся споров между Пьемонтом и Австрией в будущем. Франция на самом деле стремилась утвердить свою гегемонию в Италии. На серьезность агрессивных планов императора постоянно обращал внимание российский посол в Париже Павел Дмитриевич Киселев. В депеше Горчакову 8 апреля 1859 г. он отмечал: «Все мысли его величества (Наполеона III – В. Д.) направлены на войну <���…> в результате ее он желает увеличить свою мощь для того, чтобы осуществить давно лелеемые проекты. Подходящий случай, который он хочет использовать, это очевидно, итальянская война, цели которой до сих пор далеко еще ясно не поставлены, вследствие чего она еще мало понятна» [320].