Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Бисмарк придерживался другого мнения. Подписание мирного договора 18 (30) марта 1856 г. он прокомментировал в личном письме министру Мантейффелю от 26 апреля 1856 г. пространными рассуждениями о международном положении Пруссии, в которых немаловажную роль играли его размышления о России [258]. В условиях возросшего международного престижа Франции Бисмарк считал теперь вероятным укрепление российско-французских связей. По его словам, «бросающиеся в глаза усилия Орлова [259]еще не сбили яблоко с дерева, но когда оно поспеет, то упадет само, а русские в нужное время подставят только шапку» [260].

Но и из этой ситуации Бисмарк искал выгодный для Пруссии выход. Он писал, что в случае «образования российско-французского союза с военными целями, мы не должны, по моему глубокому убеждению, быть среди его противников» [261]. Участие Пруссии в этом союзе гарантировало бы неприкосновенность прусских границ с запада и востока и снимало бы возможную антипрусскую направленность российско-французского союза. Напротив, «военные цели», о которых говорил Бисмарк, могли быть направлены против Вены, что шло на пользу прусским интересам в Германии. Австрия расценивалась Бисмарком как слабый и самый нежелательный союзник Пруссии. «Дай Бог, – писал он Герлаху, – чтобы я никогда не испытал свинства от зависти, недоверия и неудачи, если бы прусская и австрийская армии выступили едино на поле брани. Каждая из них будет радоваться поражению другой больше, чем огорчаться от своего собственного» [262].

Эти рассуждения занимали Бисмарка до конца миссии во Франкфурте. Он видел свою задачу в том, чтобы доказать Берлину необходимость налаживания отношений с Петербургом и Парижем. Теперь Бисмарк демонстративно появлялся в обществе с представителями России, Франции и Пьемонта, «чтобы запугать Рехберга [263]угрожающей картиной европейской ситуации» [264]. Эта «ситуация» заключалась теперь в том, что, по словам Бисмарка, «русские, не переставая, держат распахнутыми свои объятья, в которые может броситься Франция, как только это покажется ей полезным, конечно, за счет хороших отношений с Англией в настоящее время» [265].

Такие идеи вызывали негодование немецкой прессы [266], критически воспринимались в Вене [267]и средних германских государствах [268], которые и так винили Бисмарка в том, что его деятельность во Франкфурте способствует укреплению разлада в Германском союзе на благо загранице. Эти идеи, как уже было написано выше, не соответствовали представлениям набиравшего все больший политический вес в Пруссии принца Вильгельма и поддерживавших его политическую линию в прусском парламенте оппозиционных либералов [269]. Противоречили они также и внешнеполитической программе пока еще сохраняющих власть прусских консерваторов. По этому поводу Л. фон Герлах так писал в своем дневнике: «Ему (Бисмарку – В. Д.) недостает (понимания – В. Д.) начала и конца, принципа и цели нашей политики, что-то среднее» [270]. Стоит правда отметить, что идея вхождения Пруссии в возможный альянс между Францией и Россией, к удивлению Герлаха, получила развитие: о ней с интересом начал отзываться Мантейффель, слабее становилась критика этой концепции со стороны Фридриха-Вильгельма IV [271].

Идея французско-российско-прусского сближения обсуждалась и в Петербурге. В письме Орлову Нессельроде передавал инструкцию, полученную им от Александра II: графу поручалось расположить императора Наполеона к Пруссии, причем на полях письма стояла помета российского императора: «Быть по сему» [272]. Российско-французское сближение стало целью политики нового российского министра иностранных дел А. М. Горчакова. Эта перспектива соответствовала взглядам самого Александра II. 1 февраля 1857 г. он писал своему брату Константину: «На днях получил я премилое письмо от Наполеона, в котором он <���…> удостоверяет, что теперь, когда все, что касается до Парижского трактата, удовлетворительно разъяснилось, он столь же будет верен союзу со мною, как был верен Англии. Я ему на это отвечал с тою же откровенностью, что радуюсь искренно его дружескому расположению, я вижу в союзе с Францией залог будущего спокойствия Европы» [273].

В дипломатических кругах ходили слухи о готовящейся встрече императоров Наполеона III и Александра II. Бисмарк осведомился об этом во время своего продолжительного разговора с Горчаковым 1 июля во Франкфурте и пришел к выводу, что свидание двух императоров было делом уже решенным. Скрытность Горчакова в изложении деталей подготовки встречи Бисмарк объяснял желанием показать, будто бы «Россия спокойно ожидает предупредительности со стороны Франции» [274]. Местом встречи, полагал Бисмарк, будет Штутгарт. Он писал Мантейффелю, что Пруссия «более не может быть посторонней этой встрече» [275]и должна стремиться участвовать в ней. Бисмарк считал, что Пруссия вновь займет в Германии лидирующее положение, «когда благодаря встрече трех монархов, возможность будущего альянса станет более реальной» [276].

В беседе с Горчаковым Бисмарк затронул вопрос о российско-австрийских отношениях. Российский министр иностранных дел ответил, что точка зрения императора в этом вопросе после коронации не изменилась. Австрия не могла изменить холодности России, которая утратила мнимую веру в свою солидарность с «австрийским» консерватизмом. Горчаков уверял Бисмарка в том, что, сохраняя свою внешнеполитическую линию, Франция займет утраченное Австрией место, и «единение России, Пруссии и Франции на месте прежнего альянса обеспечит мир в Европе и укажет предел австрийскому честолюбию на Востоке и в Германии». [277]Из письма следует, что Горчаков «сформулировал такой тройственный союз целью своих усилий», не исключая возможности вступления в него Англии, о которой отозвался с меньшим недружелюбием, чем к Австрии.

При этом Бисмарк был осведомлен о том, что после многочисленных просьб австрийской стороны Александр II дал свое согласие встретиться с Францем-Иосифом в Ваймаре на обратном пути из Штутгарта. Опасения Бисмарка насчет возможности восстановления иллюзии Священного союза развеялись полученными от Горчакова уверениями, что Александр II, «учитывая легко возбудимое недовольство французского императора, в любом случае желает уклониться от того, что может быть достигнуто в этом смысле [278], и поэтому считает одновременную встречу с нашим всемилостивым господином и императором Австрии недейственной» [279].

На этом фоне более перспективными выглядели переговоры в Штутгарте. Узнав о том, что в силу ослабленного здоровья прусский король не сможет приехать на встречу, Александр II выразил представленному ему Горчаковым Бисмарку «свое сожаление» [280]. Если бы не душевное расстройство прусского короля и противоборство политических течений при берлинском дворе, встреча трех монархов в Штутгарте произвела бы грандиозный эффект в Европе и непосредственно в Германии. Сам царь отмечал, что «свидание и без того тревожит германских князей» [281]. Эти слова подтверждал и Бисмарк: «В отношении голого факта российско-французского свидания здесь господствует чувство, что Германский союз пошатнулся, и союзные вопросы потеряли у коллег всякий интерес™. Как скоро вся конституция Сейма низошла бы на степень исторического материала, если бы действительно состоялся союз между обеими державами с практическими целями»! [282]