Оксана Киянская - Декабристы

Для Бестужева-Рюмина вполне естественным оказалось участие в восстании Черниговского полка. Он играл активную роль в событиях, предшествовавших мятежу: предупредил Сергея Муравьева-Апостола и его брата Матвея о готовившемся аресте, «отклонил» павших духом братьев от самоубийства, пытался наладить связь со «славянами» и добиться от них вооруженной помощи. Однако о каких-то самостоятельных его действиях в ходе самого военного мятежа нам ничего не известно. Отнюдь не склонный на следствии выгораживать себя за счет Муравьева, он тем не менее утверждал на допросе: «…я почти машинально следовал за полком и в распоряжениях (как всем известно) участия не брал» {515} .

Скорее всего, в данном случае Бестужев-Рюмин говорил правду. Восстание Черниговского полка — звездный час и одновременно логический финал жизненного пути «русского Риего» Сергея Муравьева-Апостол а. «Революция наподобие испанской» была его мечтой, его страстью. Сделав попытку осуществить свою мечту, он ни с кем не пожелал впоследствии разделить ответственность за события, утверждая на допросах, что «всё возмущение Черниговского полка было им одним сделано» {516} . Помощь не имевшего боевого опыта, никогда не командовавшего ни одним солдатом Бестужева была, кроме всего прочего, бесполезна для Муравьева.

Как известно, «пример Риего» не повторился: запланированная заговорщиками военная революция за три дня похода черниговцев превратилась в стихийный солдатский бунт, без труда подавленный верными правительству артиллерийской батареей и несколькими гусарскими эскадронами {517} . При усмирении восстания Сергей Муравьев-Апостол был тяжело ранен.

Подробный анализ поведения Бестужева-Рюмина на следствии в задачу данного очерка не входит — это тема отдельного исследования. Позволю себе высказать лишь некоторые общие соображения.

Сначала следствие приняло в отношении Бестужева тактику запугивания. По мемуарному свидетельству А. Е. Розена, на одном из первых допросов в Зимнем дворце следователь В. В. Левашов угрожал заговорщику: «Вы знаете, императору достаточно сказать одно слово, и вы прикажете долго жить» {518} . Однако вскоре выяснилось, что пугать Бестужева — занятие бесперспективное.

Ни разу за время следствия он не попросил ни о прощении, ни о снисхождении к себе. Если в первые дни после ареста он находился в состоянии нравственного смятения, вызванного разгромом мятежа черниговцев и ранением Сергея Муравьева, то уже к середине января 1826 года из этого состояния вышел. У него появилась своя линия поведения, которой он придерживался до самого конца следствия.

Бестужев-Рюмин пытался вести со следователями сложную и опасную игру, в общем похожую на ту, которую вел Пестель: пытаться договориться с властью, показать ей, что идея насильственных реформ возникла не на пустом месте, доказать хотя бы частичную справедливость идей тайного общества, даже дать некоторые полезные советы. Более того, понимая свою значимость в делах тайного общества, в начале следствия Бестужев-Рюмин пробовал договориться напрямую с императором. Еще в Могилеве, на одном из первых допросов, он просил позволения «написать государю» {519} , а сразу же по приезде в Петербург, 24 января, был допрошен царем.

Из письма, которое Бестужев написал Николаю I через два дня после встречи, следует, что заговорщик хотел рассказать монарху «всё о положении вещей, об организации выступления, о разных мнениях общества, о средствах, которые оно имело в руках». «В мой план, — писал он, — входил[о] также говорить с Вами о Польше, Малороссии, Курляндии, Финляндии. Существенно, чтобы всё то, что я знаю об этом, знали бы и Вы».

Из того же письма явствует, что Николай I не оправдал надежд арестованного мятежника: его совершенно не интересовало мнение подпоручика «о положении вещей» — ему нужны были лишь фамилии участников тайных организаций. Верный тактике запугивания, император кричал на него, был «строг». Разговор с царем привел Бестужева-Рюмина «в состояние упадка духа».

В письме Бестужев просил Николая «даровать» ему еще одну встречу: «…есть много вещей, которые никогда не смогут войти в допрос; чего я не могу открыть Вашим генералам, о том бы я сообщил очень подробно Вашему Величеству» {520} .

Однако больше аудиенции у царя Бестужев-Рюмин не получил и был вынужден договариваться с «генералами». В показании от 4 февраля он писал: «Можно подавить общее недовольство самыми простыми средствами. Если строго потребовать от губернаторов, чтобы они следили за тем, чтобы помещичьи крестьяне не были так угнетаемы, как сейчас; если бы по судебной части приняли меры, подобно мерам великого князя Константина; если бы убавили несколько лет солдатской службы и потребовали бы от командиров, чтобы они более гуманно обращались с солдатами и были бы более вежливы по отношению к офицерам; если бы к этому император опубликовал манифест, в котором он обещал бы привлекать к ответственности за злоупотребления в управлении, я глубоко убежден, что народ оценил бы более эти благодеяния, чем политические преобразования. Тогда тайные общества перестали бы существовать за отсутствием движущих рычагов, а император стал бы кумиром России» {521} .

Но для того чтобы эти и подобные идеи были восприняты адекватно, Бестужеву необходимо было доказать свою готовность сотрудничать со следствием. Поэтому его показания наполнены развернутым изложением замыслов заговорщиков. Весьма подробно он пишет о взаимоотношениях с Польским патриотическим обществом, не менее детально рассказывает о революционных планах Васильковской управы, о цареубийственных приготовлениях Пестеля, Артамона Муравьева, Василия Давыдова и других участников Южного общества. Кроме того, логика ведшейся Бестужевым игры вела к «называнию фамилий» известных ему участников заговора.

Особенно не повезло «соединенным славянам». Видимо, по-прежнему считая их «пушечным мясом», Бестужев в показании от 27 января впервые заявил, что в ходе «объединительных» совещаний «славяне» сами вызвались «покуситься» на жизнь императора {522} . Он вспомнил о находившемся у него, а затем уничтоженном списке «славян», в котором были помечены те, кого готовили на роль цареубийц, и утверждал, что большинство «славян» сами внесли себя в этот список.

На этих показаниях Бестужев-Рюмин настаивал почти до самого конца следствия. Однако в мае ему были предложены очные ставки со «славянами», и он был вынужден согласиться с тем, что почти все они попали в злополучный список «заочно», будучи помещены туда самим Бестужевым, а также славянскими «посредниками» Горбачевским и Спиридовым {523} .

Правда, в игре со следствием у Бестужева-Рюмина была некая грань, за которую он не переступал никогда: возможность доказать свою искренность за счет Сергея Муравьева.