Владимир Ленин - К двадцатипятилетию первого съезда партии

Таким образом, можно сказать, что одесское рабочее движение в начале того периода обходилось собственными силами. С нами, т.-е. со старшим кружком занимался Б. Гринштейн, но когда он, по независящим от него обстоятельствам, должен был уехать, то он меня связал с С. Б. Лазаревичем, который фигурировал под именем «Осип» и «Старик». Он был окружен ореолом, — во-первых, благодаря своим знаниям, во-вторых, как уже пострадавший. О нем шла такая легенда, что он сидел в каменном мешке, представлявшем собой круглое ужасное здание (очевидно имелась в виду крепость).

Стоит ему еще раз попасть, то... Что это такое, мы не знали, но чтобы этого не случилось, мы его очень оберегали. Все же с отъездом Гринштейна мне пришлось с ним видеться, и я в категорической форме потребовала помощи для наших кружков. Помощь была обещана, при чем было мне тут же пространно объяснена историческая неизбежность социалистического строя. Также была указана легальная литература и — уже в заключение — целая лекция, как держать себе на допросах, если попадем в лапы жандармов.

[122]

Все сводилось к отрицанию все и вся, не смущаясь жандармскими заявлениями, что они «обо всем все равно знают». Эти уроки конспирации так крепко и прямолинейно были восприняты, что во время нашего ареста вся ваша братия, — за исключением одного из членов молодого кружка новообращенных трудников, — не то что не давала показаний, а просто отрицала все; даже, когда вели на очную ставку М. Даргольца с кружком молодых трудников, которые уличали его в том, что он им послал такого-то, он ответил полным отрицанием.

Также курьезно делала показания одна из хозяек конспиративной квартиры, Поля Левенсон — девушка почти безграмотная. Вот вызывают ее на допрос. Предлагают опознать таких-то и таких-то, ряд карточек и фамилий. Боясь сказать лишнее, она твердо заявляет: «никого и ничего не знаю». Следует целый ряд доказательств с указанием дат, когда кто бывал и т. д. Левенсон продолжает все одно: «никого и ничего не знаю». Преподносится домовая книга. Отрицание продолжается вплоть до того, что не только она там не жила, но отрицает существование самой улицы, квартиры и дома. Следует благоразумное возмущение жандармов: «это дикое упрямство глупых женщин». Вызывается Оля Вольфсон, девушка молодая, развитая с игривым умом. Вот к ней-то решил аппелировать полковник Бессонов, что де женщины «держат себя с таким тупым упрямством» и т. д.

Словом, полковник скорбит о том, что это затягивает дело, и поэтому советует не скупиться в показаниях, потому что женщины доводят все до абсурда и т. д., а между тем они могли бы ускорить дело. Оля Вольфсон с наивнейшей миной спрашивает у полковника:

— Вы, г. полковник, женаты?

Полковник удивленно отвечает утвердительно.

— Ну, — отвечает она, — ваше мнение о женщинах вас до отчаяния не довело.

Оскорбленный полковник прерывает допрос.

Следующий случай: на допросе Ц. Липовецкая, по счету 4, — допрашивает подполковник Берг — с глазами хищника, он так и впивается в душу своей жертвы. Допрос идет об установлении связи Одессы с Николаевом. Липовецкая вспоминает, что есть уличающий, ее рукой написанный, материал, но

[123]

также есть сведения из мужского корпуса, что Л. Бронштейн — Троцкий, знакомство с ней отрицает.

Следует несколько чисто формальных вопросов. «Значит вы никогда в Николаев не ездили, литературу не возили и вообще никого из названных лиц вы не знаете? — язвительно спрашивает Берг. — Так и запишем в протокол». — Липовецкая чувствует, что сейчас будет торжественно преподнесена ее рукой написанная корреспонденция для «Рабочей Газеты» о Николаевском провале, и вдобавок другой экземпляр, переписанный рукой М. Даргольца и взятый при аресте.

Мысль начинает быстро работать. Как отбить аттаку? {17} 17 Написание оригинала — V_E. Благо, что многое не раз обдумывалось в долгие бессонные ночи.

Просматривая последние слова протокола, Ц. Липовецкая прибавляет: «лично не знала». — «Но вы все же о них кое-что знаете?» не скрывая своего удовольствия, заявляет этот хищник. Мысли совершенно оформились, и Липовецкая решила перейти от обороны в наступление, — решила использовать свою малограмотность в письме. «Видите ли, обо всем, что вы тут говорили, я кое-что слышала, даже очень подробно, но, к сожалению, у меня дома остались записки, которые, очевидно, вас бы удовлетворили». Несколько удивленный этим оборотом дела Берг заявил: «Записки, вот они здесь». Начинается целая длинная история с происхождением записок. Конечно, ни единый соответствующий действительности ответ, но все же довольно правдоподобно. О том, что, проездом через станцию Николаев, такой-то, называю фамилию шпика, просил меня передать в Одессе такому-то подробно о нашумевших тогда арестах и так далее. Все это по его личной просьбе было записано под его диктовку и т. д. Но все это я не успела передать, если это вас интересует, то, мол, в вашем распоряжении.

Наконец, последний козырь: «Но тогда зачем это переписывал Даргольц?» — «Ну очень просто, чтоб не краснеть за безграмотность жены». Такой оборот дела довел Берга до белого каления, но он пока сдержанно заявил: «И вы думаете, что в вашу хитросплетенную историю я верю?» — «Если не верите, незачем меня спрашивать». В ответ он со злостью заявляет: «Судить-то вас будут в Петербурге, а не я!» — «Тогда я буду давать те показания, какие я

[124]

считаю нужными, а не то, что вам хочется». Это переполнило чашу. «Но я ни единому вашему слову не верю», бешено вскрикнул Берг, кажется, разорвав протокол, и выбежал из конторы, крикнув на ходу: «уведите ее!» На этом закончились мои допросы, хотя следствие тянулось несколько месяцев.

Я все это говорю, чтобы указать, что все советы о конспирации усердно использовывались. Но активной помощи не было, и мы стонали от отсутствия интеллигентских сил. Обещанная С. Б. Лазаревичем помощь явилась не скоро, вследствие чего нам пришлось долго вариться в собственном соку. Наконец, явился посланный: начались занятия. Наши ребята настроились на марксистский лад. Мы уже сами читали Бельтова и никак не мирились с народничеством, которое, к слову сказать, понималось нами довольно примитивно. Народничество у нас понималось как интеллигентское мышление вообще.

И, когда раз читая нелегальную, серьезную брошюру «Наемный труд и капитал» К. Маркса, руководителем было употреблено такое выражение: «по Марксу это так». Кто-то из нас не выдержал, спрашивает: «а по вашему?» Прямого ответа мы не получили, и этого было достаточно, чтобы взять его на подозрение. В результате были прекращены занятия.

Таким образом, большинству главарей нашего кружка работниц пришлось свое миросозерцание выковывать самим, при чем, можно сказать, между делом. Особенно мы чувствовали свое бессилие, когда мы потом, вместе с кружком трудников, изучали политическую экономию и социологию, которую читал т. Семеновский, где мы с трудом усваивали понятие «дедукция и индукция».