Владимир Ленин - К двадцатипятилетию первого съезда партии

Черткова эта вспышка не исправила, но я привел этот эпизод для характеристики Оли. Еще более ярко это чувствовалось в ее влиянии на рабочих и работниц, которых она агитировала. Они ее боготворили. Оля сказала: нужно сделать, и безапелляционно делали.

В мастерской, где она работала, хозяйки с ней обращались мягче. С ней иначе говорили: «Оля, милая, пожалуйста сделайте». Нам в то время казалось, что и жандармы но съумеют с ней быть грубыми.

Помимо обаяния ее личности она была чудесным агитатором. Из нее должен был выработаться впоследствии чудный оратор. Мне не случалось слышать ее на массовках, где она выступала в Вильно, Екатеринославе и Одессе, и поэтому не берусь судить, но на наших кружковых собраниях ее называли, не иначе, как «наш соловей».

Оля Вольфсон уехала из Гомеля одновременно с Адлером Драбкиным. Она работала в Вильно, Киеве, Екатеринославе и Одессе. Была арестована во время крупного провала на юге, в 1897 г., была сослана в Сибирь, оттуда вернулась совершенно больная, но бодрая душой. Мы все ее упросили не бросаться в работу, пока немного не поправит здоровья. Она согласилась, но чтобы быть чем-нибудь

[164]

полезной организации, она взяла к себе ребенка одной революционерки, чтобы та могла поехать на работу. Что было с ней дальше, я не знаю. Я из Гомеля уехал, встретил ее в 1905 г. во время всеобщей забастовки. В Екатеринославе она мне сказала, что решила поехать к старшей сестре в Америку, отдохнуть, поработать над своим развитием, а потом вернуться в Россию, но ее мечты не осуществились. Она уехала с любимым человеком в Америку и через год там умерла.

Они умерли, но их работа видна в сознательности рабочих, которых они пробудили, организовали и вдохнули лучшую часть своей души. Русский пролетариат должен знать имена этих скромных тружеников на ниве создания социалистического строя, до которого, увы! — они не дожили, но они утучнили ее своими мозгами и кровью.

(Из революционной песни.)

Весною 1896 года я был принят в качестве наборщика в типографию Дворжеца в Минске.

В учетном отделении, довольно большой для Минска типографии Дворжеца, я встретился впервые с Моисеем Лурье, тогда еще молодым человеком. Несмотря на свои рыжие волосы и веснушчатое лицо, он выглядел чрезвычайно симпатично, благодаря своим светлым голубым глазам, полным необъяснимой грусти и задумчивости. Не отталкивал от него и плохой акцент русского языка, выдававший его еврейско-

[165]

польское происхождение. Он был уроженцем города Вильскомира Ковенской губернии.

Я был моложе его всего года на два, но несмотря на то, что я успел в Гомеле, за полугодичное пребывание там, немного понюхать революционной работы, завязать прочные связи среди гомельских товарищей будущих бундистов, все-же я решительно перед Моисеем спасовал. После двух-трех вопросов по политической экономии из маленькой книжки Свидерского «Труд и Капитал», заданных мне Моисеем, не последовало надлежащего с моей стороны ответа и я понял, все свое политическое невежество.

Наше сближение началось с того, что мы стали соседями по верстаку, а вскоре и зажили вдвоем сначала в комнате у Моисея у каких-то набожных евреев, кажется, на Немигской улице, а потом уже в специально нами подысканной комнате у какого-то старого повара по Юрьевской.

Моисей взялся за мое революционно-политическое воспитание. Из русских писателей его любимейшими были Успенский и Салтыков. Он выбирал лучшие рассказы Успенского и заставлял меня читать вслух, а сам комментировал и подчеркивал особенно выдающиеся, по его мнению, места рассказа.

Начал он меня постепенно приобщать и к революционной деятельности. Конечно, он мне не говорил о своих революционных связях в Минске, куда ходит и что делает. Об этом приходилось мне только догадываться и сгорать от любопытства. Но он толкнул меня в определенную область работы для организации. Это — раздобывание шрифта для подпольной типографии. Условия для этого были довольно благоприятные, и в типографии Дворжеца, — как и потом в других типографиях в других городах — мне удавалось эту операцию проделывать довольно ловко и успешно.

В начале осени Моисей уехал, оставив меня одного. По своей обычной конспиративной привычке он не сказал, куда и зачем едет, но только успокоил меня, что он меня не забудет и чтобы я продолжал делать начатое дело — раздобывать шрифт. Взял он от меня письмо в Гомель к моим друзьям рабочим литографам Гельману и Миллеру.

За время нашей совместной жизни я успел сильно привязаться к Моисею, тем более, что мои стремления к рево-

[166]

люционной деятельности прогрессировали и эти стремления тесно связаны были с личностью Моисея, авторитет которого в моих глазах достиг наивысших пределов. Неудивительно поэтому, что я сильно загрустил. Больше уже не развлекали меня попойки с другими наборщиками и другие развлечения. Временно я ушел с головою в типографскую работу. В типографии спешили с отчетом Либаво-Роменской жел. дор. и чтобы ускорить окончание работы наборщикам предложили сдельную плату. Представилась возможность хорошо заработать, разумеется, при 12-14-часовом рабочем дне. Я с радостью за это ухватился, чтобы сразу убить двух зайцев: зашибить деньгу и убить тоску по Моисею.

Из Гомеля от Гельмана я получил письмо, в котором он меня извещал о посещении Моисея. Письмо было написано в приподнятом тоне и ясно говорило, что Моисей произвел огромное впечатление не только на самого Гельмана, но и на многих тогдашних гомельских революционеров и им сочувствующих.

Между тем в Минске в типографии Дворжеца работа отчета заканчивалась. Не обошлось и без стычки с администрацией. Так как на этой сдельщине мы заработали довольно хорошо (от 60 до 80 рублей в неделю), то администрации это показалось чересчур жирным для рабочих и она решила сбавить нам с условленной цены. Началась борьба, выступили на сцену угрозы забастовкой. Администрация решила немедленно рассчитать наборщика А., стоявшего во главе компании сдельщиков и являвшегося представителем для переговоров во время конфликта. Тогда я тоже выступил вперед и потребовал, чтобы и меня рассчитали, а за мною последовали с таким же заявлением и другие наборщики. Таким образом, наборщика А. нам удалось отстоять и добиться расплаты по условленной расценке.