Евгений Трефилов - Пугачев

Но какими, наверное, незначительными посетителями казались Пугачеву и Рычков, и Державин по сравнению с его победителями — генерал-майором Голицыным и полковником Михельсоном. Правда, по свидетельству Рунича, самозванец воспринял их неодинаково. Узнав, что перед ним Голицын, он сказал:

— Ваша светлость — славный генерал. Это вы первый сломали мне рога у Татищевой.

А вот когда Емельяну Ивановичу представился Михельсон, «Пугачев ни одного слова не сказал, но побледнел и как будто встрепенулся, нагнул голову. Михельсон, постояв с минуту, оборотился и пошел к двери». Когда же полковник подошел к выходу, самозванец довольно громко сказал:

— Попросить мне было у него одну шубу, ему много их досталось.

(Пугачев намекал, что солдаты и офицеры михельсоновского корпуса хорошо поживились за счет повстанческих обозов, захваченных под Казанью и Черным Яром.) Затем самозванец будто бы заявил:

— Где б этому немцу меня разбить, если б не проклятый Чумаков был тому причиною [772] См.: Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте. С. 354; Овчинников Р. В. Следствие и суд над Е. И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 64. .

Самозванцу в Симбирске уделялось беспрецедентное внимание. Помимо вышесказанного, об этом свидетельствует и написание его портрета каким-то неизвестным художником по приказанию Панина. Точнее, было выполнено несколько экземпляров этого портрета. Пугачевские изображения рассылались в различные части Российской империи, например в Петербург, чтобы высшие сановники и сама Екатерина II могли увидеть «сего адского изверга», или в Тобольск к тамошнему губернатору Д. И. Чичерину. Один портрет Панин отправил в Казань, где «изображение злодея и самозванца» было прилюдно сожжено. Один из таких портретов дошел до нас и ныне хранится в Государственном историческом музее в Москве [773] См.: Овчинников Р. В. Следствие и суд над Е. И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 65–67. .

Насколько можно понять из источников, в Симбирске Пугачев содержался не в тюремной камере, как иногда утверждается в научной литературе, а в обыкновенной избе. П. И. Рычков писал, что самозванец был посажен «под крепкий гвардейский караул, скованный по рукам и по ногам железами, а сверх того около поясницы его положен был железный обруч с железною ж цепью, которая вверху прибита была в стену». Начальнику караула капитану гвардии А. П. Галахову было дано наставление: содержать самозванца «всегда прикованным к стене», никого к нему не пускать без разрешения Панина. Внутри помещения, где сидел Пугачев, должны были постоянно находиться по одному унтер- и обер-офицеру и посменный часовой из солдат-преображенцев, которому не полагалось иметь при себе оружия, «кроме шпаги, и то не обнаженной» — наверняка из-за опасения, что преступник как-нибудь выхватит у часового оружие и покончит жизнь самоубийством. Кормить его следовало на 15 копеек в день пищей «обыкновенной подлому человеку». Еду готовили часовые. Поскольку наступали морозы, а Пугачеву предстояла неблизкая дорога, следовало обеспечить его надлежащими одеждой и обувью, также употребляемыми «подлыми, а не знатными людьми». Первую жену и сына самозванца также надлежало снабдить одеждой и обувью, а вот кормить скромнее — тратить на продукты по десять копеек в день на каждого [774] См.: Летопись Рычкова. С. 355; Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте. С. 348–350, 353; Материалы для истории Пугачевского бунта. Бумаги, относящиеся к последнему периоду мятежа и к поимке Пугачева. С. 101, 102; Овчинников Р. В. Следствие и суд над Е. И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 62–64. .

Но Пугачева сюда привезли не только для того, чтобы рисовать с него портреты или показывать публике. По прибытии в Симбирск Панин решил на следующий же день начать допрос самозванца. Допрос проходил с 2 по 6 октября под руководством П. С. Потемкина (Панин присутствовал лишь в первый день). Причем следствие над Пугачевым в Симбирске не было предусмотрено Екатериной II и являлось инициативой самого Панина. Императрица уже распорядилась о создании следственной комиссии в Москве, которая и должна была допросить Пугачева и «самоглавнейших по сему делу колодников». Правда, Панин об этом узнал лишь в середине октября, когда допрос уже закончился. Как мы помним, Потемкин с помощью психологического давления и физического насилия вынудил Пугачева сказать, что он креатура «раскольников». Однако следствие, проводившееся в Москве, полностью опровергло это заявление и 14 человек, оговоренных самозванцем в Симбирске и привлеченных к следствию в Москве, в конечном счете были оправданы. В целом же пугачевские показания во время симбирского допроса, по замечанию Р. В. Овчинникова, представляют собой пестрое мозаичное полотно, на котором отображены и достоверные свидетельства, и полуправда, и откровенные измышления, причем последние явно преобладают [775] См.: Овчинников Р. В. Следствие и суд над Е. И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 55–84; Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // ВИ. 1966. № 5. С. 107–121; Емельян Пугачев на следствии. С. 105–126, 325–358. .

Бодрость духа, которая у Пугачева присутствовала во время допросов в Яицком городке, в Симбирске по вполне понятным причинам улетучилась. Помощник Галахова майор Рунич вспоминал: «Пугачев, с самого того времени, как оставался у генерал-майора Потемкина на последних допросах, всё то время, что содержался в Симбирске под присмотром, в крайнем находился унынии и задумчивости, не говорил почти ни с кем ни слова. Приказано было всем четырем его приставам всеми мерами стараться его, Пугачева, выводить из уныния и задумчивости, кои начали уже в нем уменьшаться в пути, когда из Симбирска отправились с ним в Москву». Кстати сказать, и сам Потемкин 8 октября сообщал императрице, что самозванец «становится день ото дня гораздо слабее», а потому руководитель секретных комиссий «истязания… делать ему опасался, дабы не приключилось ему смерти» (правда, написал об этом лишь в черновике донесения) [776] Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте. С. 353; Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // ВИ. 1966. № 5. С. 118. .

Двадцать шестого октября 1774 года Пугачев, его первая жена и сын отправились в Москву под охраной отряда Галахова, численность которого не превышала ста человек, а вероятнее всего, насчитывала 64 конвоира. Правда, галаховский отряд сопровождали различные военные команды; вернее, они должны были находиться в тех селениях, где конвой будет останавливаться на ночлег. «Везли Пугачева скованного по рукам и ногам», но уже «не в клетке, а в зимней кибитке». «Пища ему производилась сытная, — вспоминал пугачевский конвоир капитан Н. 3. Повало-Швыйковский, — и пред обедом и ужином давали порцию простого вина (то есть низкоградусной водки. — Е. Т.). Пленника везли только днем, а ночь проводили за крепким караулом на приуготовленных квартирах». Если верить Повало-Швыйковскому, «всем сопутствующим разговор с ним был воспрещен». Однако, по свидетельству П. С. Рунича, также входившего в состав конвоя, напротив, «в дороге он (Пугачев. — Е. Т.) стал разговорчивее, веселее и каждый вечер на ночлеге рассказывал нам о военных своих подвигах и разных приключениях своей жизни». По мнению Р. В. Овчинникова, возможно, запрещение разговаривать с Пугачевым не распространялось на старших офицеров конвоя, к которым принадлежал помощник Галахова майор Рунич [777] См.: Биография секунд-майиора Николая Захарьевича Повало-Швыйковского // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 9. Кн. 2. С. 499, 500; Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте. С. 353, 356; Бумаги графа П. И. Панина о Пугачевском бунте. С. 156, 157, 168, 169; Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // ВИ. 1966. № 7. С. 95; Овчинников Р. В. Следствие и суд над Е. И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 86, 87. .