Евгений Трефилов - Пугачев

Итак, вполне понятно, чем руководствовались власти, когда казнили и сурово наказывали повстанцев. Другое дело, что зачастую жестокость мятежников также возникала не на пустом месте. Кроме того, жертвами правительственных расправ порой становились люди, вовсе не причастные к бунту. Вспомним хотя бы женщин и детей, сожженных по приказанию коменданта Верхояицкой дистанции Е. А. Ступишина. Иногда незаконность тех или иных репрессий признавалась самими властями. Сомнения по поводу правомерности применения смертной казни возникают и в случае с бунтовщиками, повешенными Державиным. Так, современный историк В. Я. Мауль пишет: «…большое число пленных, в конце декабря 1773 года скопившихся в Самаре после поражения отрядов пугачевского атамана И. Ф. Арапова, вынудило Секретную комиссию откомандировать туда Г. Р. Державина. О характере действий этого следственного эмиссара хорошо написал А. С. Пушкин. Он сообщил о том, как Державин, проводя расследование, “повесил сих двух мужичков более из поэтического любопытства, нежели из настоящей необходимости”» [821] Мауль В. Я. Архетипы русского бунта XVIII столетия. С. 172. .

Вот как выглядит упомянутый рассказ, услышанный Пушкиным от сенатора Д. О. Баранова и прокомментированный поэтом и государственным деятелем И. И. Дмитриевым: «…Державин, приближаясь к одному селу близ Малыковки с двумя казаками, узнал, что множество народу собралось и намерены идти к Пугачеву. Он приехал прямо к сборной избе и требовал от писаря Злобина… изъяснения, зачем собрался народ и по чьему приказанию. Начальники выступили и объявили, что идут соединиться с государем Петром Федоровичем, — и начали было наступать на Державина. Он велел двух повесить, а народу велел принести плетей и всю деревню пересек. Сборище разбежалось. Державин уверил их, что за ним идут 3 полка. Дмитриев уверял, что Державин повесил их из поэтического любопытства» [822] Пушкин А. С. Дмитриев. Предания // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 9. Кн. 2. С. 498. См. также: Оренбургская пушкинская энциклопедия. С. 35. .

От кого услышал этот рассказ Баранов и на каком основании Дмитриев сделал такую оценку державинских действий, остается неизвестным, а потому и сама оценка выглядит совершенно произвольной. Между тем в нашем распоряжении имеются источники, позволяющие составить более обоснованные заключения о том, каким следователем в действительности был гвардии поручик Державин.

Среди допрошенных им был повстанческий писарь Иван Мамаев. В конце марта 1774 года он бежал из осажденного ретраншемента в Яицкий городок, где находился до середины апреля, и опять бежал, узнав о приближении генерала Мансурова. Какое-то время Мамаев обретался в Мечетной слободе, после чего решил сдаться властям. 3 мая 1774 года в Малыковке он был допрошен Державиным и под его давлением и истязаниями (Державин бил его по щекам, колотил палкой по голове, сек батожьем) возвел на себя напраслину, благо, фантазия у него была буйная да и следователь задавал наводящие вопросы. Помимо прочего, Мамаев признался, что в свое время бежал вместе с Пугачевым из Казани и служил у него «тайным кабинетным секретарем под именем Ивана Соколова». Но сделал подследственный и более важные признания. Он рассказал, что Пугачев отправил в Петербург несколько яицких казаков, чтобы истребить государыню и цесаревича с женой, а Бибиков был отравлен агентами самозванца, причем яд Пугачев приготовил лично. Но однажды к Державину из Яиц-кого городка пришел человек, знавший Мамаева, после чего поручику стало понятно, что беглый солдат рассказывает небылицы, да и сам он в этом сознался. Чтобы убедиться в лживости мамаевских признаний, Державин провел своего рода следственный эксперимент. Ранее по подсказке Гаврилы Романовича бывший повстанческий писарь поведал ему о своей встрече с раскольничьим игуменом Филаретом, которого властям отыскать так и не удалось. Как-то утром Державин привел некоего «раскольничьего старца» и сказал Мамаеву, что этот старец — отец Филарет, который говорит, что Мамаев с Пугачевым приезжали к нему в гости. Мамаев, разумеется, подтвердил слова «Филарета», после чего Державину окончательно стало понятно, что солдат «всё напутал ложно» [823] См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 460. Л. 41–49 об., 123–146 об., 150, 150 об., 153–161 об., 170–175. .

И хотя в некоторой изобретательности Державину не откажешь, следователем он был никудышным: мало того что навязал Мамаеву показания и лишь благодаря случайности убедился в их ложности, так еще и едва не довел подследственного до самоубийства. На одном из допросов в Казанской секретной комиссии Мамаев признался, что во время державинских допросов сначала собирался отдать душу дьяволу, а если не поможет, лишить себя жизни, которая ему «в тягость была» [824] См.: Там же. Л. 145 об. . При этом, правда, нужно учитывать, что о давлении Державина на подследственного мы знаем лишь из показаний последнего; но в данном случае ему, думается, можно доверять. Конечно, он мог что-то преувеличить, но трудно представить, чтобы подследственный по собственной воле ни с того ни с сего именно на державинском допросе возвел на себя столь тяжкие обвинения.

Разумеется, из всего, что мы теперь знаем о Державине как следователе, нельзя сделать вывод, что и повешенные в Малы-ковке бунтовщики были неповинны в убийстве и изнасиловании, однако и быть полностью уверенным в правоте Державина также невозможно, тем более что об этом эпизоде известно лишь из его собственных записок.

И если репрессии затрагивали всё же главным образом восставших и сочувствующих им, то от грабежей и насилия офицеров и солдат правительственных отрядов, подавлявших пугачевщину, страдало и непричастное к бунту население. 5 декабря 1774 года Панин писал Екатерине II, что «проход войск на дальнее расстояние по истощенным местам (в тот год был еще и недород хлеба. — Е. Т. ), не возмогшим преуспеть изготовить в них потребный хлеб и фураж с изобилием, и во время еще стужи приносит неминуемо с собою, что военные люди при самой строжайшей дисциплине вспомогают своим необходимым в пропитании и согревании нуждам отбиранием у обывателей и последняго». Из донесения крестьян деревни Гремячевки Пензенского уезда своему барину А. Б. Куракину видно, что гусары князя Голицына вели себя не лучше пугачевцев, проходивших через их деревню: «брали грабительством всякие крестьянские рухледи, деньги, мужеску и жен-ску одежу», а также скот, птицу, а самих крестьян били. Войско Донское сообщало Панину не только о грабежах и избиениях, совершавшихся военными командами на его территории, но и «о силном изнасиловании казачьих жен». Подобное отношение к населению нельзя как-то связать с подавлением пугачевского бунта, поскольку бесчинства такого рода можно наблюдать как до, так и после восстания [825] См.: Бумаги графа П. И. Панина о Пугачевском бунте. С. 193; Пугачевщина. Т. 2. С. 61; Т. 3. С. 328, 329, 345, 346; Крестьянская война 1773–1775 гг. в России. С. 287–290; Пронштейн А. П. Указ. соч. С. 274; Александер Дж. Т. Указ. соч. С. 51. .