Евгений Трефилов - Пугачев

Василий Торнов (Персианинов), по происхождению перс, то есть иранец, родился в 1737 году в городе Мешхеде, в юности был «полонен» туркменами, которые продали его киргиз-кайсакам. От «киргизцев» он бежал в Россию, принял православие, стал из Валида Василием и был определен в крестьяне. Вплоть до восстания Василий жил в Ставропольском уезде Оренбургской губернии. С ноября 1773 года Торнов служил в полку Подурова, а в середине декабря был отправлен в качестве атамана в Нагайбакскую крепость. Он командовал повстанческими отрядами, действовавшими под Нагайбаком, Мензелинском, Заинском и крепостью Бакалы. В начале апреля 1774 года Торнов был схвачен и выдан властям башкирскими старшинами, перешедшими на сторону правительства. Преступник содержался в Казани до 12 июля 1774 года, когда был освобожден повстанцами. После поражения пугачевского войска под Солениковой ватагой 25 августа он хотел было скрыться, но передумал и сдался властям [850] См.: Оренбургская пушкинская энциклопедия. С. 425, 426; РГАДА. Ф. 6.Д. 512.4. 1.Л.94. .

Годом младше его был мещеряцкий сотник Канзафар Усаев. К восстанию он примкнул в октябре 1773-го, служил писарем у атамана Кинзи Арсланова, а потом был произведен в полковники. В декабре того же года Пугачев отправил Усаева в Уфимскую провинцию, где тот собрал отряд и участвовал с ним в боях под Уфой. Отсюда он отправился под Кунгур, который осаждал вместе с другими повстанческими командирами в январе 1774 года. Здесь же в конце месяца Усаев был арестован атаманом Иваном Кузнецовым за неподчинение приказам, присвоение захваченного имущества и самовольную казнь коменданта Ачитской крепости капитана Воинова. Канзафара отправили на суд к Пугачеву, но самозванец не стал его наказывать, а дал новое назначение — помощником атамана Ивана Белобородова. По дороге к Белобородову Канзафар заехал в село Чесноковку под Уфой, где располагалась ставка самозваного графа Чернышева (Ивана Зарубина). На следующий день, 24 марта 1774 года, зарубинское войско было разгромлено Михельсоном и Канзафар оказался среди пленников, однако через несколько дней бежал. В апреле—мае он во главе значительного отряда вел бои с правительственными войсками в Уфимской провинции, а в июне дважды появлялся в стане самозваного царя. Во время первой «аудиенции» Канзафар был пожалован чином бригадира. В дальнейшем новоявленный бригадир действовал в Уфимской провинции и в Закамье. В начале августа его отряд потерпел поражение от команды верного правительству башкирского старшины Кидряса Муллакаева, а сам Канзафар был пленен. Находясь в заключении в Казани, он пытался добиться освобождения, предлагая указать месторождения драгоценных камней и серебряной руды в Уральских горах. Однако власти отвергли сделку и в ноябре отправили преступника в Москву, где теперь и решалась его судьба [851] См.: Оренбургская пушкинская энциклопедия. С. 175–177. .

Следующие шесть «сортов» в потемкинской записке, с третьего по восьмой, составляли остальные 33 пугачевских сообщника, а в девятый «сорт» вошли 11 человек, которых следствие признало невиновными. Потемкинская записка интересна еще и тем, что в ней можно найти, так сказать, личностные характеристики подследственных. Например, об Афанасии Перфильеве говорится, что он «не дурак, свойства самого злейшего», а о Максиме Шигаеве — «весьма неглуп», да к тому же и «тверд». Вообще следует сказать, что, несмотря на враждебное отношение к бунтовщикам, данные Потемкиным оценки умственных способностей ближайших пугачевских сподвижников в большинстве случаев достаточно высоки: «весьма неглуп», «довольно разумеющ», «великий плут» и т. д. Правда, порой характеристики неоднозначны. Например, Канзафар Усаев — «неглуп, но легкомыслен», а Степан Оболяев хотя и «великой плут», тем не менее «прост». О других сообщниках самозванца говорится куда яснее: «прост», «простодушен», а о первом пугачевском секретаре Иване Почитали-не и вовсе сказано «дурак». (Кстати сказать, Потемкин был не первым, кто упражнялся в составлении подобных характеристик. Ранее это делал его подчиненный С. И. Маврин — например, писал, что Шванвича «простить можно», поскольку к самозванцу он «взят неволей», а к властям «явился сам», да и к тому же «человек не из числа мудрецов». А вот Оболяева, «хотя и глупова роду злодей, но щадить не должно, ибо обременяет землю» [852] См.: Овчинников Р. В. Следствие и суд над Е. И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 141, 142; Материалы для истории Пугачевского бунта. Бумаги, относящиеся к последнему периоду мятежа и к поимке Пугачева. С. 120–132. .)

После зачтения выписок из законов и потемкинской записки судьи принялись за обсуждение предварительного решения по делу Пугачева и его сообщников, а также «прочих под следствием находящихся». В дальнейшем оно должно было войти в «решительную сентенцию» — окончательный приговор. В результате Пугачева и шестерых бунтовщиков, отнесенных Потемкиным к первому и второму «сортам», приговорили к смертной казни. Пугачева и Перфильева следовало четвертовать в Москве, при этом голову «воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех местах сжечь». Зарубину надлежало «отсечь голову в Уфе и взоткнуть ее на кол, а труп сжечь». Максима Шигаева, Тимофея Подурова, Василия Торнова и Канзафара Усаева приговорили к повешению — первых трех в Москве, а последнего в Челябинске. Правда, поначалу судьи хотели «Пугачева живова колесовать», а число приговоренных к смерти довести до десяти, казнив «отсечением голов» еще Дениса Караваева, Василия Плотникова и Григория Закладнова как «первых разглашателей» пугачевского самозванства, «но по немалом объяснении» со стороны генерал-прокурора им пришлось отказаться от этих намерений. И хотя Вяземскому не удалось выполнить наставление императрицы о казни «не более трех или четырех человек» — приходилось считаться с разъяренным дворянством, — ему в конце концов удалось уменьшить число приговоренных к смерти до шести человек. Генерал-прокурор считал, что Канзафара Усаева будет достаточно приговорить к телесному наказанию и каторжным работам. Эти изменения Вяземский, не советуясь с судьями, внес в беловой текст определения суда от 31 декабря, а также в текст самой «сентенции», которая была готова к 2 января и на следующий день отправлена на апробацию императрицы [853] См.: Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // ВИ. 1966. № 9. С. 144–146; Овчинников Р. В. Следствие и суд над Е. И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 159, 163–165. .

О своих распоряжениях по поводу Усаева Вяземский сообщил государыне в донесении от 3 января, а днем раньше написал ей, какие меры примет, чтобы избежать излишних жестокостей во время экзекуции. Вяземский собирался «секретно сказать» московскому обер-полицмейстеру Н. П. Архарову, «чтоб он прежде приказал отсечь голову, а потом уже остальное». На случай, если Архарова кто-нибудь спросит, почему поступили таким образом, генерал-прокурор придумал для него подходящий ответ: дескать, «в сентенции о том ничево не сказано», а «примеров же такому наказанию еще не было, следовательно, ежели и есть ошибка, оная извинительна быть может». Вяземский очень надеялся на Архарова, поскольку от людей слышал, «да и сам приметить мог», что тот «человек весьма усердной, расторопной и в городе любим», а значит, «сие тем удобнее зделано быть может» [854] Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // ВИ. 1966. № 9. С. 146. .