Бэлла Шапиро - Русский всадник в парадигме власти

Конечно, конная культура — это не вполне человеческая культура или, скажем так, не только человеческая культура, но и культура животных (животных-компаньонов при человеке), — еще точнее, это синтез человеческой и нечеловеческой культур, а если учесть постоянный компонент сакрального — мифологического, религиозного и мистического сознания, сопровождающего этот надгосударственный синтез, — то это еще и сверхчеловеческая культура, которая сразу придавала символике государственной и церковной власти не просто величественный и патетический, но надмирный, вселенский и божественный смысл. Таким образом, через конную культуру различных цивилизаций мы приобщаемся к глубинным основам не только русской, французской, английской, монгольской, арабской, китайской или индейской культур в отдельности, не только научаемся сравнивать различные конные культуры между собой, но и прикасаемся к фундаментальным механизмам мировой культуры в целом.

« Мир есть конь » — эта фраза, заимствованная из древнеиндийских «Упанишад», становится исходной в теоретической статье Ю. Лотмана и Б. Успенского «Миф — имя — культура». Эта фраза «принадлежит тексту заведомо мифологическому», а мифологический текст апеллирует не к переводу или объяснению, но к узнаванию и отождествлению , а далее к трансформации объектов, которая связана «с пониманием процессов этой трансформации» [2020]. В каком-то смысле эта формула дает ключ к осмыслению любой конной культуры (в том числе русской) как сложной семиотической системы с богатым эстетическим, нравственным, психологическим и философским содержанием, системы, обладающей серьезным потенциалом развития.

Другой выдающийся представитель Московско-тартуской семиотической школы — Вяч. Вс. Иванов — в специальной статье, посвященной коню, показал, что мифы, связанные с конем, лежат в основании культур всех индоевропейских народов, более того — большинства мифологических систем Евразии. Так, бог грозы индоевропейской мифологии — *Per(k)unos представляется «в виде воина-змееборца на коне (или на боевой колеснице, запряженной конями)». «Общим для индоевропейских народов является образ бога солнца на боевой колеснице, запряженной конями, причем само солнце представляется в виде колеса». К древнейшим архетипическим образам евразийских культур относятся ритуал жертвоприношения коня и символ коня у Мирового древа [2021]. С этими представлениями связана роль Коня в погребальных обрядах (о чем много говорится в книге Б. Шапиро «Русский всадник») и его связь с хтоническим миром.

Рискну к блестящему повествованию Бэллы Шапиро добавить несколько собственных примеров из истории русской конной культуры (хотя и отдаю себе отчет в некотором дилетантизме своих познаний в этой области).

Вспомним один из начальных легендарных эпизодов русской истории, нашедшем отражение в «Повести временных лет» и поэтическом пересказе Пушкина — «Песни о Вещем Олеге»: «Но примешь ты смерть от коня своего». Предсказавший гибель князя «кудесник, любимец богов», сам отказывается от княжеского дара («В награду любого возьмешь ты коня»), но его пророчество в отношении Олега оправдывается: князь умирает от укуса «гробовой змеи», притаившейся в конском черепе.

Однако этот хрестоматийно известный сюжет несет в себе глубокий мифологический подтекст, раскрывающий закономерности древней восточнославянской истории. Современный историк В. Петрухин убедительно интерпретирует легендарное событие древнерусской архаики как отражение социального и «ритуального» противостояния словен (населения севера Восточно-Европейской равнины), поклонявшихся Волосу (Велесу) в образе подземного Змея, и руси (княжеской дружины, обосновавшейся в Киеве и претендовавшей на наследие Хазарии), избравшей в качестве своего божественного покровителя бога грозы и войны Перуна, почитаемого в образе небесного Всадника. «Если признать, что Олег был первым, кто оказал предпочтение Перуну, обосновавшись в Киеве и оторвавшись от изначальной столицы в Новгороде, от опоры на словен, то его „эпическая“ смерть от змеи может выглядеть как некая „расплата“ со стороны словенского Волоса» [2022].

Реконструкция этого историко-мифологического сюжета перекликается с реконструкцией так называемого «основного мифа» Вяч. Ивановым и В. Топоровым [2023]. Это миф о поединке Бога Грозы (Громовержца) — Перуна — с его противником Змеем (воплощением хтонических сил) — Волосом/Велесом. Визуальное изображение битвы Небесного Всадника со Змеем, пронзаемым молнией-копьем, несомненно, предвосхищает «Чудо св. Георгия со Змием», т. е. позднейшую православную икону Георгия Победоносца, покровительствовавшего авторитарной власти великих князей и царей. Иногда изображение поединка Георгия Победоносца со Змеем трактуется как символическое представление победы Руси над половцами (или другими кочевниками) или как отстаивание Москвой своей независимости от Орды.

Со временем эта символика приобрела более широкое толкование — как борьба России за независимость против любых агрессоров, внешних и внутренних врагов. Именно эта трактовка основного мифа отобразилась в конном памятнике Петру I работы Э.-М. Фальконе, воздвигнутом в С.-Петербурге («Медный всадник»). Змея, попираемая задним копытом коня, символизирует окончательную победу просвещенного монарха над «враждебными силами», победу разума и державной воли цивилизатора над варварством народа и неодушевленной природой.

Это был памятник не только царю-преобразователю, но и самой авторитарной власти, уже несколько веков твердившей своим подданным: «Мы над своими холопами вольны…» и умевшей «казнить» и «миловать» своих холопов — сверху донизу — в соответствии с принципом державного произвола. Увековечение деспотизма, впоследствии повторенное в конных статуях Николая I и Александра III.

Однако в парадигме власти — то грозной, то изысканной — наметилась трещина, и не одна. Уже в тираническое правление Ивана Грозного была им затеяна амбивалентная «игра в цари», опасно расшатывавшая основы только начинавшего свое становление самодержавия как безальтернативного института — социального, политического, культурного. Б. Успенский показал, что само неограниченное самодержавие является своим могильщиком, инициируя самозванство. Единолично провозгласивший себя царем, Великий князь Московский Иван Васильевич был фактически самозванцем и, естественно, подозревал других князей и бояр в подготовке заговоров против себя.

Первой жертвой «игры в царя» стал в 1567 г. царский конюший Иван Петрович Федоров (Челяднин), вызванный во дворец и насильно переодетый в царские одежды, — после юродивого поклонения Ивана Грозного «самозванцу поневоле» Федоров-Челяднин был зверски зарезан на троне самим царем и его окружением. «Начальник транспортного цеха» эпохи Ивана Грозного казался мнительному монарху ближе всего к захвату власти и роли августейшего Всадника; боярин первым поплатился за свои амбиции Рюриковича [2024].