Бэлла Шапиро - Русский всадник в парадигме власти

Одним из последних петровских нововведений стал указ 4 декабря 1724 г., прямо запрещающий изготовление партикулярной одежды, схожей с военным мундиром («О неношении форменных цветов и обшлагов, с какими делаются драгунские и солдатские мундиры, людям неслужащим в сих командах… и чтоб неведением кто не отговаривался, того ради объявляется, что в армию строятся кафтаны из сукон разных цветов, а именно: из зеленых с красными, да из синих с белыми обшлагами» [935]).

Очевидно, что в системе реформ Петр Великий отводил европейскому мундиру роль конкретно понимаемого современниками визуального кода, указывающего на положение личности в новой имперской иерархии. Петровский военный мундир стал определенным социальным цензом, маркером принадлежности к новому миру силы и власти. Благодаря громкой победе петровские начинания получили легитимное измерение [936]; успех развития милитаристского сценария открывал пути для дальнейшего оформления новой национально-государственной культуры.

Еще в Полтавском сражении Петр I обратил внимание на то, что шведы сидели на лошадях «заводской крови» [937]. Сравнение шведских и русских лошадей оказалось не в пользу последних. Часть этих эффектных лошадей была захвачена [938]и отправлена в качестве племенного материала на Коломенскую государеву конюшню как «образец для русской конницы» [939]. С этого момента началось восстановление упраздненного в первые годы столетия отечественного коневодства, конечной целью которого было названо полное обеспечение не нужд дворца, как ранее, а русской армии [940].

Одними из наиболее подходящих для кавалерии в то время признавались шлезвиг-голштинские лошади, быстрые, выносливые, крепкие, но при том гармоничные. В январе 1712 г. была сделана попытка завести эту породу и в России: издается указ «завести конские заводы, а именно: в Казанской, Азовской и Киевской губерниях; а для заводу кобыл и жеребцов купить в Шлезии и в Пруссах» [941]. В ожидании результатов по обеспечению армии конским составом были приняты меры по поддержке торговли лошадьми [942].

Продолжались «лошадиные наборы» и наборы конных рекрут [943]. К 1711 г., согласно первым Штатам русской армии, регулярная кавалерия была представлена 33 драгунскими полками на 33 тысячи лошадей [944]. На армейские нужды был изъят почти весь племенной состав дворцовых конских заводов и конюшен [945]. Прекратило существование большинство частных конных заводов, не получив освобождения от наборов [946]. В военных переходах 1710 г. своих любимых лошадей потерял вельможа, военачальник и коннозаводчик Б. П. Шереметев, после чего изливал свое горе Я. В. Брюсу: «Где мои цуги, где мои лучшие лошади: чубарые и чалые и гнедые цуги? Всех марш истратил: лучший мерин, светло-серый, пал» [947].

Промежуточные результаты преобразований были закреплены в Воинском уставе от 30 марта 1716 г., составленном при непосредственном участии Петра I на основе шведского военного законодательства [948]. Устав включал в себя нескольких частей: «Устав воинский», «Артикул воинский с кратким толкованием», «Краткое изображение процессов» и «Экзерциции» [949]. Он имел систематическое построение; много внимания — уже традиционно — уделялось приемам обучения. «Каждый полк по списку пересмотреть и при том гораздо примечать каждого офицера и драгуна, в совершенном ли они порядке обретаются… как их должность по воинским регламентам требует, и имеет ли надлежащую чистоту… в воинской арматуре, ружье и во всякой амуниции и в мундире, також лошади драгунские и подъемные, и конская сбруя… в добром ли присмотрении и чистоте обретается, и во всем ли такой порядок содержится как Воинский Устав повелевает и должность офицерская требует… Не меньше всего того вышепомянутого надлежит стараться, дабы добрая и благо искусная экзерциция была… как храброй и благообученной кавалерии принадлежит», — предписывалось инструкцией «Об осмотре кавалерийских полков и о принятии оных в команду», созданной на основе Устава [950].

В 1720 г. вышла «Инструкция» А. Д. Меншикова, в которой отмечалась необходимость дважды в неделю обучать кавалеристов экзерцициям на лошадях и давались подробные указания по конному обучению [951].

Все сохранившиеся конные заводы были собраны в ведении Большого Приказа. В 1721–1723 гг. в дворцовых заводах насчитывалось 2578 «всяких статей лошадей» [952]улучшенного качества. Астраханский губернатор А. П. Волынский получил распоряжение «завесть в Астрахане чистых лошадей от Персидских жеребцов и Черкесских кобыл» [953]. Этот указ, как и указ по коннозаводству от 1712 г., не был выполнен (один — из‐за неудачного окончания Русско-турецкой войны 1710–1713 гг., другой — из‐за начавшейся вскоре войны с Персией). Незавершенность реформы конского хозяйства затрудняла и замедляла ход военных реформ.

Таким образом, к образованию империи 22 октября 1721 г. реорганизация русской конницы была в целом завершена [954]. Главным источником и импульсом (внутренней пружиной) преобразований явились итоги «жестокой трехвременной школы» Северной войны (1700–1721). Война, завершившаяся 30 августа 1721 г. Ништадтским миром, показала качественное изменение русской конницы, подготовленной в боевых условиях. Оставаясь численно близкой к дореформенной [955], архаичная конница была преобразована в боеспособную регулярную кавалерию, чей уровень не только отвечал тактическим требованиям западноевропейского военного искусства рубежа XVII–XVIII вв., но и превосходил их. При этом накопленный поколениями опыт и национальные черты, свойственные русской коннице в допетровское время, — смелость и решительность атаки на быстрых аллюрах — не были забыты [956]; напротив, они были положены в основу обучения, и, развитые на более высоком уровне, составили специфику русской кавалерийской школы. Результатом петровских преобразований стал качественный прорыв, который заложил основы военного могущества Российской империи. Русская культура была выведена из Средневековья в парадигму Нового времени. С этого времени образ всадника в русской культуре неразрывно связан с имперской идеей.

Петровские реформы вывели женщин русского двора из культурной изоляции, и они, наравне с мужчинами, стали воплощением европеизированного дворянства [957], где женщины в случае необходимости [958]пользовались не только отдельными деталями мужского костюма, но и полным мужским гардеробом — прежде всего военной формой. Такие примеры хорошо известны [959]. Уже в Азовском походе 1694–1695 гг. и в Белоруссии в 1705 г. красавица Дарья Арсеньева, будущая супруга А. Д. Меншикова, «гарцевала верхом на европейский лад, к соблазну знатных боярынь» [960]. Характерно, что Арсеньева при этом находилась в составе свиты царевны Натальи Алексеевны, сестры Петра I, которая разделяла увлечение брата западной культурой.