Бэлла Шапиро - Русский всадник в парадигме власти

Характерной приметой парадных мероприятий этого времени стало тяготение к большим формам. Одним из самых масштабных в истории русского парада и зримым воплощением мощи русской армии стал грандиозный парад, проведенный 5 сентября 1902 г. в рамках Больших Курских маневров: его участниками стали более 90 000 военнослужащих Московского, Киевского, Одесского и Виленского военных округов [1903]. В качестве аналогов могут быть названы лишь два события первой половины XIX в.: парад при Вертю в августе 1815 г., когда победоносная русская армия в 150 000 человек презентовала себя союзным монархам и европейским военачальникам, и стотысячный парад, сопровождавший открытие Александровской колонны в августе 1834 г.

На рубеже XIX–XX вв. гигантомания русского парада вновь обозначила совершенство подготовки армии. Масштабными военными парадами отметили 200-летие Санкт-Петербурга в 1903 г., в 1909 г. — 200-летие Полтавской битвы [1904]. Высочайшим приказом было изменено старшинство Лейб-гвардии Конного полка с 7 марта 1721 г. на 16 июня 1706 г., с тем, чтобы помпезно отметить и это двухсотлетие [1905].

Майские дни 1910 г. были наполнены парадами и конными празднествами по случаю 100-летнего юбилея Офицерской кавалерийской школы (далее — ОКШ) [1906]. С размахом отпраздновали великое событие русской военной истории — 100-летие Отечественной войны 1812 г. Войска и воспитанники военно-учебных заведений 26 августа 1912 г. прошли церемониальным маршем перед Александровской колонной; в тот же день состоялся парад на Бородинском поле, в Высочайшем присутствии и в присутствии ветеранов, очевидцев и современников Отечественной войны 1812 г. [1907]Менее года спустя, в феврале 1913 г., военными парадами отметили 300-летие царствование дома Романовых [1908].

Приготовления «людей и коней к параду, [чтобы] вывести их чистыми игрушечками на смотр» [1909]вновь обрели смысл, утраченный в царствование Александра III, который отменил традиционные парады и смотры. По свидетельству современников, перед особо значимыми торжествами, как в старину, «румянили щеки солдатам, пользуясь для этого соком красной свеклы… фабрили краской усы, дабы придать всем людям одинаковый вид красавцев. Делалось все это без шуток, серьезно и даже благоговейно» [1910]. Помпезные военизированные зрелища вновь стали значимой частью имперской культуры, обозначая и память о былых подвигах русской армии, и жажду новых триумфов.

Полки буквально требовали замены навязанного реформой 1882 г. «мужицкого» мундира, который, в силу известных взглядов царя-миротворца, не был и не мог быть овеян военной славой. Все большую популярность приобретала идея возрождения мундира исторического, поскольку в массовом сознании «с кепи связывались славные воспоминания Шипки и Шейнова, а с лацканами и ментиками… предания Фридланда и Бородина» [1911]. Эти годы видятся «праздничной эпохой русской жизни… когда непоколебима была вера в славу русского оружия» [1912].

Долгожданные реформы мундира прошли в 1907–1909 гг.; по их итогам полкам были возвращены традиционные мундирные формы, дополненные множественными отсылками к давно ушедшим временам. Так, в преддверии столетнего юбилея Отечественной войны 1812 г. полкам был возвращен кивер как вещественное олицетворение побед русской армии. Часть полков получили кивера с султанами, отчасти схожими с киверами образца 1812 г.; особые высокие кивера с султанами и кутасами, весьма схожие с историческими, получил Генштаб, генералитет, гвардейская конная артиллерия и гвардейские драгуны.

В армейской кавалерии были восстановлены гусарские и уланские полки с их историческими наименованиями и эффектной парадной формой, включая уланки и ментики. Весьма нарядная парадная форма была пожалована национальным конным формированиям (Крымскому и Дагестанскому полкам, Осетинскому и Туркменскому дивизионам). В новую форму переоделись кавалерийские училища. Сапоги — важнейшая деталь кавалерийской экипировки — теперь делаются по новой, эффектной моде, с гладкими жесткими голенищами (гвардейские образца 1908 г.) Эфесы всех родов офицерского холодного оружия украшаются вензелем царя [1913]. Возвращается утраченный в александровское время кавалерийский шик, поддержанный модой на ношение мужских корсетов [1914](модой, казалось бы, ушедшей в середине XIX столетия и вновь воскреснувшей).

В итоге, по воспоминаниям современников, триумфальные шествия «красивых, как боги» кавалеристов [1915]воскрешали в памяти «давно отжившие времена эпохи Александра I и Николая I» [1916], когда «на краю поля, со стороны инженерного замка, появлялась блиставшая на солнце подвижная золотая конная масса… кавалерийские полки выстраивались в резервные колонны, занимая всю длину Марсова поля, противоположную Летнему саду… шашка [генерал-инспектора кавалерии Николая Николаевича младшего] опускалась, и по этому знаку земля начинала дрожать под копытами пятитысячной конной массы, мчавшейся к Летнему саду. Эта лавина останавливалась в десяти шагах от царя. Так оканчивался этот красивый спектакль» [1917].

Новым эстетическим идеалом эпохи стал идеализированный образ военного, высказанный двадцатилетним офицером Лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества полка В. С. Трубецким: «прекрасно быть человеком красиво одетым, человеком чести, человеком, всегда носящим оружие — военным человеком — защитником родины» [1918].

Однако эта идеализация происходила на почве негативных настроений, естественным образом связанных с декадентскими переживаниями « Fin de Siècle » и «перелома веков» [1919]. Они представляли собой глубокое и неразрешимое противоречие с Belle Époque , сосуществуя параллельно. В России это противостояние протекало особенно тяжело. Из-за социополитического отставания страны Fin de Siècle имел временной сдвиг: он начался позже, чем в Европе, и продолжался дольше; появившееся из‐за этого ощущение запоздалости связывалось с декадентскими настроениями [1920], активизированными поражением в Русско-японской войне.

То и дело высказывались замечания, согласно которым кавалерия как самостоятельная ударная сила исчерпала свои возможности: с началом нового века, в условиях стремительно растущей машинизации армии, ее роль является не более чем вспомогательной, и, следовательно, затраты на этот дорогостоящий род войск не оправданы. Для того чтобы кавалерия могла удовлетворять условиям современного боя, от нее в очередной раз ожидают [1921]увеличения подвижности, так как она все еще представляет собой «единственное маневренное средство оперативного уровня… обеспечивает высокий темп наступления армий и фронтов в целом <���…> и для возможности своей работы должна владеть большим пространством» [1922]. Кавалерия [1923], тоскующая по ушедшему «невозвратимо-счастливому» (по Гесиоду) «Золотому веку», втягивается в очередной виток технологической гонки.