Натан Эйдельман - Из потаенной истории России XVIII–XIX веков

И еще одно письмо с обращением, вынесенным в начало этой главки: «Вы сами видите, генерал…»

Генерал Фок может «сам увидеть», что «такое положение дел, такое замешательство во всех отраслях правления, такое всеобщее недовольство, охватившее население не только Петербурга, Москвы и других больших городов империи, но и всю нацию, не могло продолжаться и что надо было рано или поздно предвидеть падение империи».

В парижском издании, очевидно, приведен самый полный текст этого документа, несколько отличающийся от того, который напечатал профессор Шиманн [182] Historische Viertelsjahrschrift. T. IV. Jahrgang. 1901. Leipzig, 1901. , и позже, еще раз и по другому списку, великий князь Николай Михайлович [183] Исторический вестник. 1917. № 5–6. . В парижском списке обозначены даже зачеркнутые черновые места… Впрочем, различия текстов нас не удивят, так как помним рассказ внучки, что дедушка заставлял двух дочерей сопоставлять рукописи, вносить коррективы и таким образом рядом могли сохраниться отличающиеся варианты.

«Март 1801 г. С.-Петербург.

Я был уверен, генерал, что вы с нетерпением ждете от меня точного описания великих событий, происшедших в Петербурге 12(24) числа этого месяца; я не сомневался, кроме того, что вы не без интереса услышали мое имя при рассказе об этих событиях в виде того участия, которое приписывали мне в них по слухам и которое набрасывает на меня тень и противоречит в значительной степени моим принципам и чувству чести, всегда руководившему мною в моих действиях. Поэтому я представляю вам самые точные данные о происшедшей здесь революции, которая прекратила жизнь императора Павла и возвела на русский трон великого князя Александра к необычайному восторгу населения Петербурга, Москвы и, может быть, всей империи. Восторг этот был безграничен, когда новый государь в своем манифесте дал обещание управлять государством по духу бессмертной Екатерины».

Привычная для Беннигсена позиция: нужно объясниться. И он рискует…

Но тут позволим себе краткое отступление. Заметим, что охотников собственноручно описывать «дело 11 марта» практически не было. В каком-то смысле это была более потаенная история, чем объективно куда более страшное для власти 14 декабря 1825 г. Декабристы дожили до начала заграничных и даже русских публикаций об их деле. Заговорщики 11 марта не дожили. У декабристов был великий стимул — описывать свою борьбу, рассказывать о своих идеях; у цареубийц стимулы были куда слабее, более личные…

За те два без малого века, что отделяют нас от 1801 г., обнаружилось около сорока рассказов о том событии. Около сорока — но все записанные со слов участников или даже третьими лицами.

Обнаружено только два исключения: первое — это записки (полностью не опубликованные, но часто цитируемые) одного из семеновских офицеров Константина Марковича Полторацкого, сыгравшего немалую роль в обеспечении нужного заговорщикам «спокойствия во дворце» в ночь с 11 на 12 марта; второе исключение (а по значению — первое) — записки Беннигсена.

Ни от Палена, ни от Зубовых, ни от Талызина, ни от Уварова, ни от других активных участников (а их было несколько десятков человек) не осталось ни строки, писанной их рукой, о столь впечатляющем событии. Беннигсен же, как видим, выводит в начале письма: «Март 1801 г. С.-Петербург» (строго говоря, мы не видели автографа этих важных мемуаров, но нет сомнения в совпадающей информации потомков; убеждает и существование черновых вариантов).

Итак, действительно ли писано в Петербурге? Можно ли доверять лукавому Кассию? Где доказательство, что это написано не через полгода, год — задним числом, как Беннигсен часто делал в военных письмах 1807–1812 гг.?

Присмотримся: письмо несет живой отпечаток события, и в нем имеется фраза о «событиях, происшедших в Петербурге 12(24) числа этого месяца», т. е. очевидно, что написано действительно в марте 1801 г.

Но дошло ли письмо к Фоку, жившему в 1801 г. в Петербурге? Ведь Майков не обнаружил подобного текста у потомков Фока: их дед, умерший весной 1825 г., либо избавился от опасного документа, либо вообще его не получил. Между прочим, никакого обращения в документе не найдем: просто — «генерал…». Потомки Беннигсена очевидно с его слов знали, что адресат — Фок, однако маскировка наводит на разные мысли…

«11-го (23) 1801 г. утром я встретил князя Зубова в санях, едущих по Невскому проспекту. Он остановил меня и сказал, что ему нужно переговорить со мной…»

Так начинается самая драматическая часть Беннигсенова рассказа. Сразу заметим, пока не вникая в детали, что, выходит, если бы князь Зубов «не встретил» автора именно в последний день жизни Павла, то дальнейших событий вроде не было бы…

Отделение правды от вымысла — задача любопытная и очень не простая.

Перед нами записки Беннигсена явно неполные, но и немалые. Их нужно сложить вместе:

1. Записка об Индии (события 1796–1801 гг.).

2. Смерть Павла (1801).

3. Кампания 1806–1807 гг.

4. Кампания 1812–1813 гг.

Все это заняло три солидных парижских тома.

Все тексты, кроме первого раздела, написаны в виде обращения к генералу Фоку (впрочем, не исключено, что и записка об Индии также была частью письма к Фоку). Три тома требуют изучения, размышления, сопоставления.

Пока что проделаем небольшое исследование, далеко не охватывающее всех мемуаров, но одновременно выходящее за их пределы:

1. Раскроем одну главу записок Беннигсена — письмо об убийстве Павла.

2. Рядом с ним положим шесть записей, сделанных со слов Беннигсена другими лицами: подробную заметку генерала Ланжерона, составленную, по его словам, сразу же после беседы в 1804 г., рассказ Беннигсена генералу Кайсарову, записанный Воейковым (1812), строки Адама Чарторыйского, Августа Коцебу, лейб-медика Гриве, племянника Беннигсена фон Веделя.

Записи, сделанные не в одно время, но об одном времени и со слов одного человека.

Пусть же говорит сам Беннигсен в письме, пролежавшем целое столетие, пусть говорит, но помнит, что он открылся нескольким конфидентам [184] Записки цит. по: Цареубийство 11 марта 1801 года. СПб., 1907 и СПб., 1908. .

Итак, 11 марта он встречает Зубова на Невском, который приглашает в гости. «Я согласился, еще не подозревая, о чем может быть речь, тем более, что я собирался на другой день выехать из Петербурга в свое имение в Литве. Вот почему я перед обедом отправился к графу Палену просить у него, как у военного губернатора, необходимого мне паспорта на выезд. Он отвечал мне: „Да отложите свой отъезд, мы еще послужим вместе“ — и добавил: „Князь Зубов скажет вам остальное“. Я заметил, что он все время был смущен и взволнован. Так как мы были связаны дружбой издавна, то я впоследствии очень удивился, что он не сказал мне о том, что должно было случиться»…