Леон Юрис - Милая , 18

С каждой страницей рабби Соломон все больше погружался в чтение.

Через час, закрыв первую тетрадь, рабби Со­ломон уже знал, что только что прочел хронику очередного страшного периода еврейской исто­рии, периода, подобного римскому, греческому или вавилонскому. Не давая отдохнуть воспален­ным, слезящимся глазам, он тут же открыл вто­рую тетрадь и прочел и ее на одном дыхании.

— Кто еще знает о дневнике? — спросил он.

— Эден, Земба и светлой памяти Гольдман чи­тали его.

Рабби встал.

— Когда вы только успеваете писать?

— Ночью, у себя в комнате.

— Поразительно! Интуиция, подсказавшая, что надвигается катастрофа! Мудрость, повелевшая записать все это еще до начала событий!

Алекс пожал плечами:

— Мало ли бывало случаев, когда евреи, пови­нуясь интуиции, записывали события своей исто­рии?

— Только лишь интуиции? Не уверен. Пути Гос­подни неисповедимы. Моисей был гой, как и вы. Послушайте, Алекс, нельзя так оставлять эти за­писи, даже в сейфе. Их нужно спрятать надежно.

— Рабби, я никогда не видел, чтобы вы так волновались. Вы уверены, что эти записи пред­ставляют интерес?

— Уверен! Они будут жечь сердца людей во все грядущие века. Этот дневник — такое страшное клеимо на совести немцев, что и их далекие по­томки будут испытывать чувство великой вины и стыда.

Алекс вздохнул; теперь он знал, что не зря проводил бессонные ночи, заставляя себя писать строчку за строчкой.

— Да простит меня Бог, Алекс, но ваш дневник мог бы быть еще одной главой ”Долины плача” [51] ”Долина плача” — книга Йосефа Ха-Кохена(1496 — 1578), еврейского историографа, врача и филолога. ”Долина плача” вышла в свет в 1558 г.; в ней автор рассказывает о ”тяжелых испытаниях, выпавших на нашу долю со дня изгнания евреев из их страны”. .

Из дневника

Рабби Соломон так восторгался дневником, что воодушевление передалось и мне. Хвалил он меня выше всякой меры. Назвал дневник новой главой ”Долины плача”. Настаивает, чтобы я продолжал писать и прятал дневник самым тщательным обра­зом. Он даже считает, что нужно сделать копию на случай, если пропадет оригинал. Вот какие предосторожности! Рабби пошел со мной в наш подвал на Милой, 18, и там мы соорудили тайник в стене. Думаю, все это лишнее, но раз он так считает... Мы создали тайное общество постоян­ных корреспондентов и назвали его”Клубом доб­рых друзей”. В него вошли мои первые помощники Давид Земба и Шимон Эден, весь исполнитель­ный комитет бетарцев, кроме Андрея Андровского (Сусанна Геллер, Ирвин Розенблюм, Толек Альтерман и Анна Гриншпан), бывший драматург Зильберберг; верный наш союзник из Еврейского Совета, вождь коммунистов гетто Родель, перешедший на полулегальное положение с момента оккупации (он очень помогает нам и в устройст­ве детей, и в налаживании связей с арийской стороной); главный врач”Общества попечителей сирот и взаимопомощи” доктор Глезер; разумеет­ся, рабби Соломон и священник католической цер­кви отец Якуб, которого я знаю с 1930 года и, должен сказать, не часто встречал людей, так горячо сочувствующих нам. (Кстати,”Общество попечителей сирот и взаимопомощи” не очень-то беспокоится о вероотступниках и полуевреях: они и так устраиваются в гетто лучше всех. Ви­димо, католическая церковь решила покровитель­ствовать ”своим” евреям). Иногда мы принимаем в Клуб добрых друзей новых членов.

Ирвин Розенблюм, продолжая работать на арий­ской стороне, занят меньше нас и согласился в свободное время составлять каталог и указатель поступающей информации. Рабби Соломон делает копии с первых трех частей дневника (на идише и на иврите). По еврейской традиции, свитки на­шей Торы переписывались от руки специальными переписчиками. Поэтому свитки так хорошо сохра­нились в течение многих веков. Я вспоминаю об этом всякий раз, когда вижу, как рабби Соломон переписывает оригинал дневника.

Дух захватывает при мысли, что начатое дело живет, особенно если веришь в его важность. Мне приходится просить каждого писать аккурат­нее, особенно отца Якуба.

— Рахель!

— Вольф!

Они столкнулись в коридоре перед комнатой отдыха в новом приюте имени Макса и Сони Клеперман. Мимо них бегали дети.

— Вольф, я никак не ожидала встретить тебя здесь.

— Я и сам не знал, удастся ли мне вернуться. Даже написать тебе не успел.

— А как ты узнал, что я здесь?

— Стефан сказал. Я с ним все утро провел. Да и здесь я уже целый час. Слушал, как ты игра­ешь детям. Очень здорово.

— Почему же ты не вошел в зал?

— Не знаю, слушал отсюда и смотрел, как дети радуются.

Коридор вдруг опустел. Тут было темновато, они плохо видели друг друга и, еще не придя в себя от неожиданной встречи, молчали.

— Я так рад тебя видеть, — заговорил первым Вольф.

— Ты надолго?

— Не знаю еще, видно будет, — Вольф осмотрел­ся кругом. — Может, пройдемся? Давай я возьму твою папку.

— Пожалуйста.

Вольф огляделся. В гетто негде погулять — ни скамейки, ни соловьев, ни травинки, ни деревца. Одни кирпичи да несчастные голодные лица.

— Хорошо бы нам посидеть и поговорить.

— Конечно. Нам столько нужно сказать друг другу.

— Куда же мы пойдем?

— Можно было бы к нам, так там Стефан от те­бя не отстанет, а потом, когда вернутся роди­тели, папа засадит тебя за шахматы.

— На Милую, 18 тоже нельзя. Стоит нам пока­заться там, начнутся сплетни, да и негде там побыть вдвоем.

— И здесь стоять тоже не стоит. Может, пойти к дяде Андрею? Я иногда хожу туда повидаться с ним. Дома он бывает мало, а дверь у него всег­да не заперта.

— Что ты! Он же мне голову оторвет, если за­станет с тобой.

— Да он совсем не такой сердитый, как кажется.

— Ну, была — не была, пошли!

По дороге они ни разу не взглянули друг на друга. Вольф смотрел себе под ноги, Рахель на­училась не оглядываться по сторонам, чтоб не видеть беспризорных детей, умоляющих подать милостыню, трупов умерших с голоду людей, ле­жащих в канавах...

Они и сами не заметили, как очутились в квар­тире Андрея. Вольф зажег настольную лампу. Те­перь они хорошо видели друг друга. Вольф силь­но изменился. Окреп, раздался в плечах, исчезла угловатость, лицо загорело, пропали прыщи, жидкие волосики на подбородке сменила борода, которую приходилось брить через день, менявший­ся голос определенно становился баритоном.

Рахель тоже изменилась. Совсем не такая, как раньше. Из девочки стала девушкой. Округлые фор­мы, как у ее мамы, в глазах усталость и грусть.

— Да, не так я себе представлял нашу встречу, — неопределенно сказал Вольф и резко отвернулся.

— Странно, правда? Как будто мы встретились впервые.

Вольф сел. Он не ожидал, что так растеряет­ся. Сколько раз на ферме он не спал по ночам, представляя себе ту минуту, когда увидит Ра­хель. И вот они встретились. Как чужие. Будто никогда и не писали друг другу о своих чувствах.