Леон Юрис - Милая , 18

— Когда эта женщина нашла меня и сказала, что я вам нужен, я так обрадовался, как не радовался ни разу с начала войны.

— Мне повезло, что ты по-прежнему живешь в Люблине.

Стика что-то буркнул насчет судьбы.

— Я давно подумывал добраться до Армии Крайовой, — сказал он, — да все никак, то одно, то другое. Одну девушку я тут попортил, вот и пришлось пожениться. Девушка неплохая. Теперь трое детей у нас, о них думать надо. Работаю на зернохранилище — не сравнить со старыми, добрыми временами в армии, да что поделаешь, жаловаться не приходится. Много раз хотел с вами связаться, да не знал как. Два раза в Варшаву ездил, а там эта проклятая стена вокруг гетто...

— Понимаю.

Стика опять высморкался.

— Стика, ты можешь устроить то, о чем тебя просили?

— Тут есть один человек, Грабский, старший над каменщиками в Майданеке. Я сделал все, как было велено. Сказал ему, что вы по поручению Армии Крайовой и вам надо попасть в лагерь, чтобы потом отписать правительству, переехавшему в Лондон.

— Что он ответил?

— ”Десять тысяч злотых”.

— Ему можно верить?

— А ему сказано: и дня не проживешь, если выдашь.

— Молодец, Стика.

— Капитан... Ян, вам... обязательно в Майданек? Говорят... да всем известно, что там творится.

— Не всем, Стика.

— Ну, а чем это поможет?

— Не знаю... может, хоть немножко совесть заговорит в людях. Может, если они узнают, то поднимут крик?

— Вы на самом деле в это верите, капитан?

— Обязан верить.

— Я простой солдат, — Стика медленно опустил голову. — Не умею как следует высказать, что думаю. Пока меня не перевели в Седьмой уланский полк, к евреям я относился, как все поляки. И вас ненавидел, когда только пришел в часть. Но... капитан у меня оказался хоть и еврей, да не еврей. Словом, поляк самый лучший из всех уланов. Ядрена мать! Люди из нашей роты десятки раз вступались за вас. Вы, конечно, не знали, но, Бог свидетель, мы им показали, как уважать капитана Андровского!

Андрей улыбнулся.

— Как началась война, как увидел я, что немцы вытворяют, так и подумал: матерь Божия, да мы же сотни лет так себя вели. Почему?

— Разве ты можешь приказать сумасшедшему, чтобы рассуждал здраво, или слепому — чтобы стал зрячим?

— Так мы ж не сумасшедшие и не слепые. Не разрешали же люди из нашей роты бесчестить ваше имя, почему же мы немцам разрешаем?

— Я много об этом думал, Стика. Всю жизнь хотел я только одного — быть свободным человеком в своей стране. А теперь я потерял веру, Стика. Когда-то я любил эту страну и верил, что настанет время, когда мы добьемся равенства. А теперь я ее, кажется, ненавижу.

— И вы на самом деле думаете, что другие люди, не поляки, будут переживать больше, чем мы?

Этот вопрос испугал Андрея.

— Не ходите в Майданек, не надо.

— Как-никак, я все еще солдат, Стика.

Такой ответ Стика понял.

Домишко Грабского стоял у моста за рекой Быстрой, возле железнодорожного узла. Грабский сидел в промокшей от пота майке, проклиная страшную жару, которая перед заходом солнца стала совсем невыносимой. Приземистый, поперек себя шире, лицо круглое как луна, типично польские черты. Над миской чечевицы, куда он макал черный хлеб, вились мухи. Крошки падали на подбородок. Он их смахивал, запивал еду пивом и громко рыгал.

— Так как? — спросил Андрей.

Грабский посмотрел на обоих и пробурчал что-то вроде ”да”.

— Мой свояк работает в бюро по трудоустройству. Можно выправить вам документы как на рабочего. Займет несколько дней. Я проведу вас в помещение охранников с моей бригадой. А в лагерь, не знаю, получится ли. Может, да, а может, нет. Но и с крыши того барака, что мы строим, все видать.

Грабский добрался до дна миски.

— И зачем только черт вас несет в это адское место!

— Приказ Армии Крайовой.

— А зачем? Там же только евреи, в этом пекле.

— Кто их разберет, эти приказы, — пожал плечами Андрей.

— Ладно, как с деньжатами?

Андрей выложил пять купюр по тысяче злотых. Грабский никогда не видел так много денег сразу. Толстыми, как сосиски, загрубелыми пальцами каменщика он неумело пересчитал купюры.

— Мало.

— Остальное получите, когда я выйду живым и невредимым из Майданека.

— Я не стану рисковать из-за проклятых евреев.

Андрей и Стика молчали. Грабский грозно посмотрел на одного и на другого, но понял, что таких ему не запугать. Оба здоровенные, как эти, из ”Мертвой головы”. Стика может и убить.

— Приходите сюда в шесть утра, — сказал он, пересыпая ответ проклятиями, и сунул деньги в карман штанов. — Сначала получим пропуск на работу.

Внезапный порыв северного ветра надул занавески, и в комнату проник тягучий тошнотворный запах. Грабский вылез из-за стола и захлопнул окно.

— Как ветер подует, так из Майданека сюда этой вонищей тянет.

Андрей и Стика стояли за спиной Грабского.

— Вон он, Майданек, — сказал Стика, показывая рукой на горизонт, где из высокой трубы валил сероватый дым.

— Только через эту трубу евреи и могут выйти из лагеря, — сказал Грабский и, довольный своей шуткой, расхохотался.

Хорст терпеливо ждал, чтобы Кристофер де Монти раскрылся перед ним после своего посещения гетто. Хорст вел себя как кукловод, уверенный, что его марионетка — Крис — скоро окончательно запутается. Чем больше проходило времени, тем яснее Хорст видел, что его расчеты сбываются. Теперь Крис много пил, и, если раньше он сторонился женщин, то сейчас они не вылезали из его постели. Он не пропускал ни одной пирушки, хотя еще совсем недавно избегал их. Чем тяжелее ему будет, тем неизбежнее он окажется в тупике. Неделя, месяц, два месяца

— Хорсту ничего не стоит подождать: Крис все равно не устоит и придет к нему просить за какую-то еврейку из гетто. Вот тогда и покроются все его затраты.

* * *

Во дворце Кенига, после приема почетных гостей, шла оргия, в которой участвовали наиболее приближенные к нему лица. Совершенно пьяный Крис, только что отпустивший немецкую манекенщицу, жмурился на дверь библиотеки, где он сидел. В рамке двери стояла маленькая женская фигура — и Крис мог бы поклясться, что она ему знакома. Женщина вошла и остановилась под канделябрами. Крис подошел сзади:

— Я, кажется, вас знаю?

Она повернулась и посмотрела ему в лицо:

— Когда-то знали!

— Габриэла!

— Андрей хочет вас видеть. Он в отчаянном положении!

Крис побелел:

— Невозможно! Да и для вас опасно быть здесь! Для нас обоих опасно!

— Эге, Крис, а я-то вас ищу! Что за талант у вас находить самых поразительных красавиц!

Хорст не сводил глаз с Габриэлы. Она отвечала смущенной улыбкой.

— Так что же, Крис, вы не собираетесь нас познакомить?

— Я Виктория Ландовская, только что приехала из Львова навестить двоюродную сестру. А вы, судя по описаниям, — барон фон Эпп?