Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Уничтожил он в конце жизни и местное самоуправление, каковое есть основа самоорганизации общества (а с тем и всякой модернизации), о чем не устает напоминать сама Латынина. Не устает она и напоминать, что классическую Европу и Америку создало именно самоуправление (а не всеобщее избирательное право); но если так, то у нее нет оснований заявлять, что Петр «создал империю европейского типа», как она сделала недавно по радио. Замечу: Фернан Бродель, признав отчасти европеизацию России в XV–XVIII вв., ставил ее в ряд империй восточных, где типичен «азиатский способ производства» (по К. Марксу), при котором государство давит экономику [Бродель, с. 49].

Казённые историки, которых Латынина презирает, но чьи приемы повторяет, пишут историю реформ Петра на основе его указов и его самовосхвалений в манифестах (а не на анализе результатов их применения). Да и их используют избирательно: казнил за рубку леса? Напишем, что был отцом охраны природы. В юности жил просто, поощрял самоуправление и вольнонаемный труд? Напишем, что он был таким всегда. Если же «историки» полагают, что Петр славен именно тем, что начал да сам убил, то зачем полагать именно его правление эпохальным? Начинали реформы многие; например, начал Лжедмитрий I (но без зверств), и Петр I во многом его повторял, особенно по части вестернизации.

И коли Петр сам уничтожил свои начинания, то вряд ли Латыниной стоило развивать тему: «Если бы не Петр I,то не было бы Российской империи».

В самом деле, если речь идет о размерах страны, то взгляд на историческую карту убеждает, что вклад Петра I весьма скромен: это участок Прибалтики от Сердоболя (нынешняя Сортавала, север Ладожского озера) до Риги [298]. Наоборот, вклад Анны Иоанновны, совсем не любившей дел, куда как больше: Центральная Украина плюс Уральская область и юг Западной Сибири. При ней и школы стали сколько-то обычны. Более того, при ней, а не при Петре, состоялась ВСЭ — крупнейшая в мировой истории экспедиция, во многом научная. То есть: Россия в те века росла в силу обстоятельств, от царей мало зависевших.

Если вести речь о культуре, то Латынина права в том смысле, что общество России стало культурнее «после Петра I». Но было это настолько после, что царей надо бы назвать иных.

Если же вести речь о модернизации управления и хозяйства, то она началась (как раз в латынинском смысле слова) еще при Иване III, продолжалась при начале правления почти каждого правителя и постепенно обращалась при нем же в террор без всякой модернизации. (Вот бы нашей героине о данной закономерности русской истории и задуматься.) В этом Иван Грозный, Петр I и Сталин схожи, особенно в истреблении своих армий и своих крестьян.

Успехом Петра часто полагают вестернизацию управления государством, не вникая в суть дела, и тут стоит напомнить Павла Милюкова, историка и политика, исследовавшего процесс досконально 120 лет назад.

По Милюкову, создание, вместо прежних, учреждения, «которое Петр украсил громким именем „сената“», повело к потере управляемости, так что «новые губернаторы хозяйничали в своих губерниях совершенно бесконтрольно, и управление потеряло всякое единство». Понадобились новые центральные учреждения, которые Петр решил заимствовать у поверженной им Швеции, где они были наилучшими [Милюков, 1900, с. 166].

«Но все эти намерения наткнулись на одно непреодолимое препятствие. По шведским порядкам управление одной Лифляндией обошлось бы государству дороже, чем стоило прежде управление всей Россией». При их введении «пришлось сделать в них такие значительные упрощения, что они потеряли в сущности всю свою цену… Поэтому, немедля после смерти Петра, правительство сочло за лучшее почти вовсе отменить их». Уцелели «шведские коллегии», но «так, как они были введены, в них ничего не оставалось шведского» (там же, с. 166–167).

Этот стиль управления (ввести новацию, на которую нет ни денег, ни нужных для этого людей, а потом оставить от нее одно название да толпу обездоленных) мы наблюдаем и сегодня.

Авторы, равнодушные к людским жизням, любят говорить, что жестокие правители творили благо [299], ибо, возвеличив свою страну, обеспечили лучшую жизнь потомкам мучеников. Но даже если признать это «благо» за нашими злодеями, то Сталин был лишь верным учеником Петра I.

Аукнулись петровские реформы через двести лет, когда о крепостном праве уже почти забыли. В начале XX века зоны преобладания крепостных рабочих (иваново-вознесенские ткачи, уральские горняки и металлурги) еще несли следы крепостничества и оказались самыми революционными (большевики даже называли Иваново-Вознесенскую губернию «Красной губернией»).

На мой взгляд, модернизация России состоялась (в том смысле, что та отчасти встала в ряд с Западом в производственном, гражданском и культурном смыслах) лишь при Александре II, но и он свои реформы свернул. Тут бы, глядя на наше нынешнее свертывание, Латыниной и подумать о модернизации Петра. Она подозрительно схожа с нынешней модернизацией стран исламского фанатизма: от Запада берут технологии и внешние атрибуты государства (ныне это республики), дабы усилить систему восточного деспотизма.

(Столь же «верны» уверения Латыниной, что защитники природы суть террористы. В сентябре 2013 года, в выступлении по радио «Эхо Москвы», она даже назвала организацию Greenpeace «экологической Аль-Каидой» [300]. Мысль о том, что всякая модернизация может иметь смысл и место только при наличии должных природных ресурсов, ей, как и Петру I, еще чужда.)

А ведь публицистика Латыниной — это, во многом, лучшее, что у нас есть, вернее, было. Она одна решается прямо указывать язвы государств, нашего и других, в их сути, а не только в их легко заметных ярких проявлениях. Она первой заявила, что свободные всеобщие выборы ведут у нас и в других бедных странах к тирании, а в богатых странах к загниванию. Она уточнила недавно, что разумные прорывы в государственном устройстве проводит «пассионарное меньшинство», а свободно избранные депутаты губят их достижения, сдавая власть бюрократам. В этом, на мой взгляд, ее главное теоретическое достижение, но как нам быть, она не знает. Она лишь указывает, чего не надо [301], и тут приходится заметить, что ненавидимые ею социальные экологи знают больше.

Еще в 1991 году эколог и общественный деятель Святослав Забелин обращал внимание на то, что радикальные новации свершались в истории не через большинство в парламенте, а согласованным действием интеллектуальной элиты, едва ли превышавшей когда-либо 0,1 % населения. Ждать перемен следует именно от понимающих:

«Надо принять как аксиому горькую неизбежность грядущих апокалиптических лет и уже сейчас начать… строить в недрах нынешнего общества, как бы рядом с ним и независимо от него, новое общество» ( Забелин С. И. Люди, которым «не всё равно»… // Спасение [экологическая газета], 1991, № 3).