Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Что же касается истории с «полярной невестой», то в ней Бегичев выступил сторонним наблюдателем и себя никак не высветил. Правдивость его слов подтверждается косвенно, но достаточно надежно: на их основе проясняется целая цепочка неясностей и противоречий той истории спасательного похода, какая излагается обычно по сведениям, исходившим от Колчака.

Барон Толль просил обращаться к нему по имени-отчеству, а не титуловать, и это все отмечают, но не принято упоминать иное — жёсткое деление экипажа на «участников экспедиции» и «команду», с которой даже в день праздника Толль за стол не сел. Разделяла их и финансовая пропасть.

Люди шли через льды и тундру, совершали подвиги, ссорились и гибли, а через петербургские кабинеты шли финансовые документы о них, подчас не менее интересные и даже захватывающие.

«Весь состав экспедиции был застрахован» — кратко записал Бегичев [3, с. 9]. Это повторяли затем все историки, но лишь сейчас, у Синюкова, читаем неожиданно, что «участников экспедиции» затраховали на тысячу рублей каждого, а членов команды лишь на сто [27, с. 263].

Разница коробит нас нынешних, но дальше — больше. Мы видим: «Жалованье (при сохранении получаемого на службе содержания) начальнику экспедиции на 2 года 12 000 р.», а членам экспедиции по 7200 р., и это вроде бы нормально. Но боцману 1200 р. — вдесятеро меньше, чем начальнику, матросам еще меньше, а о столь любимых Толлем жителях Арктики и вовсе записано неприлично: «2 якутских казака (с собаками) 600 р.». То есть по 150 р. в год.

Добавим сохранение содержания и подъемные одному только Толлю, и об отношениях «на равных» говорить не придется: якут и эвенк получали за столь же безумно тяжелую и опасную работу раз в 40 меньше, чем Толль. Казаки же получали еще вдвое меньше, а ведь один из них, Расторгуев, едва не погиб вместе с Коломейцевым, притом по вине Толля.

Из сметы же на спасательную экспедицию Колчака можно выяснить, что «якуты» (на деле один был якут, а другой тунгус, т. е. эвенк), погибшие вместе с Толлем, были наняты по 300 р. в год., Совсем удивительно, что страхования их жизни (как и казаков) произведено не было [27, с. 187].

Но это, как говорится, еще цветочки. Когда те четверо погибли, Комиссия, официально признавшая их гибель, постановила уведомить Страховое общество «Россия» о гибели Толля и Зееберга, а о двух «якутах» не постановила ничего [27, с. 201]. Видимо считалось, что «инородцы», потерявшие кормильцев, должны хлопотать сами, прямо в тундре.

Когда ознакомишься со всем этим, то ободряющий призыв, когда-то брошенный Толлем озябшему матросу: «Что, замерз Железников? А ты полечку станцуй, как я, и согреешься» [8] — зазвучит не так трогательно. Очень уж в разную цену шли их танцы.

Нет, я не ожидал близких зарплат, но всему есть предел. Приведенная разница говорит о том миропонимании, при котором о какой-либо близости речь вести невозможно, и напрасно историки и писатели его пытаются вести.

Итак, Толлю полагалось 5 % всего бюджета РПЭ (и это — без выплат ему из иных источников). Разумеется, Академия не могла обойти других «участников», и всего им семерым было положено 58 тыс. руб. Если добавить 2 тыс. руб., полагавшиеся старшему машинисту Огрину (он единственный, кому назначили нормальное, как бы среднее по Нансену, жалованье), получим ровно четверть бюджета экспедиции. Столько же, напомню, стоила «Заря».

По смете нельзя узнать плату каждому; видно только, что остальные 13 членов экипажа вместе должны получать столько же, сколько один «участник», и что общее жалованье превышает треть бюджета РПЭ.

Вот, для сравнения, бюджет экспедиции Нансена [36, с. 47]:

Как видим, затраты почти одинаковы [427], однако Нансен вдвое больше Толля потратил на корабль, а Толль — втрое больше Нансена на жалованье. Для себя Нансен не взял ничего — наоборот, перед отплытием оплатил последние счета на 6 тыс. крон из своих денег [36, с. 46], Толль же назначил себе (за подписью президента) львиную долю общего вознаграждения — около 1/5 (при полном составе РПЭ в 30 человек, включая тех, кто включился уже в Сибири).

Колчак был удивлен размером своего оклада, на каковой не рассчитывал [15, с. 76], а у Нансена было наоборот: многие желавшие участвовать,

«узнав о не очень надежной экономической базе экспедиции, в конце концов отказывались. Нансен не мог обещать им особого жалованья. Он сам не знал, какими деньгами будет располагать к началу плаванья» [24, с. 80].

Это явно пошло экспедиции на пользу, а какое-то жалованье всем было назначено. При этом

«Каждый член экспедиции заключил с Нансеном договор, в котором определялись служебные обязанности, оклад и налоги, а также содержалась декларация о лояльности… Нансен хотел этой декларацией застраховать себя от возможных трудностей с дисциплиной», ибо в прежних экспедициях «накопился солидный печальный опыт» [24, с. 82].

Конечно, дело не в бумагах, а в людских отношениях, но очень важно, что Нансен видел трудности («длительное совместное пребывание на борту не могло не сказаться на настроении людей… Ни один не вышел невредимым» [24, с. 79]) и принимал должные меры. Главная состояла в максимально возможном равенстве участников при полном официально оговоренном соблюдении дисциплины. Ничего этого на «Заре» сделано не было.

Разумеется, не следует представлять Толля «плохим» начальником в сравнении с «хорошим» Нансеном. РПЭ сделала под его руководством удивительно много [12], а к Нансену тоже были претензии (как по экспедиции, так и по дальнейшей его политической деятельности), и в безумном походе на остров Беннета Толль копировал как раз Нансена, который покинул «Фрам» ради похода на Полюс, тоже почти безумного. Хочу только повторить, что «идеализация всегда закрывает путь к выяснению истины» [30, с. 8] и делает историконаучное исследование бесполезным.

А вот Колчак во главе спасательной партии оказался на высоте: сам, не имея на то права, повысил оплату нанятым местным жителям, а когда ему потребовался образованный помощник (то был ссыльный Павел Оленин), просто отдал ему свое жалованье (300 р. в месяц — такое же, как на «Заре»), о чем и сообщил в Петербург. «Якутам», ушедшим с Толлем, он не мог поднять жалованье выше, чем он сделал, и не мог сам застраховать их, зато (как бы по рассеянности) удвоил срок их службы у Толля (3 года вместо полутора). Казначей Академии наук пришел в ужас, но все расходы оплатил [27, с. 186–187]. Деньги добыл, надо полагать, все тот же президент.

И все же не будем идеализировать Колчака, что в последнее время наблюдается — не только в его полярных, но и в его белогвардейских деяниях. (Например, в статье [4] идеальный образ Верховного правителя соткан из его разрозненных обещаний, вряд ли предназначенных к исполнению.) Можно согласиться с покойным исследователем Колчака Феликсом Перчёнком: