Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Мне особенно часто приходилось заваливать его целыми кучами самых неприятных и тревожных докладов; сначала он вспыхивал, но быстро темнел, горбился, потухал и как-то сжимался под тяжестью неопровержимых фактов; иногда гремел, грозил все испепелить и сломать все препоны, просил совета и помощи, как все это сделать, и трогал искренностью своего горя и переживаний.

Впервые со ссыльными Колчак столкнулся в августе 1900 года во время стоянки «Зари» в Александровске на Мурмане. Через 3 года, в ходе спасательного похода, сидя летом в Михайловом стане на острове Котельном, Колчак описал свое впечатление так:

«Население гавани или вернее города состояло из нескольких человек администрации и небольшого количества поселенцев, ссыльных, среди которых были даже поляки. По свойствам это поселение, состоявшее из отбросов и всякой сволочи, не особенно гармонировало с новым портом» (Колчак. Русская…, с. 84).

Высказывание довольно характерно для Колчака, как для лейтенанта, так и для адмирала. Он к 1903 году давно не считал «сволочью» ссыльных политических (а поляки были именно таковыми, причем члены РПЭ не раз в Сибири прибегали к доброжелательной помощи ссыльных поляков), он лишь необдуманно записал свое прежнее мнение несведущего как свое нынешнее.

Замечу, что к моменту написания этих строк он уже смог убедиться в замечательных качествах ссыльных — Бруснева и Оленина. Но если Бруснев пользовался покровительством губернатора Скрипицына (увы, вскоре уволенного), то Оленина Колчак буквально вытянул из ссылки, самовольно объявив его своим помощником и преемником. Ни в одном известном мне документе он не назвал Бруснева и Оленина ссыльными, хотя всегда помнил об этом. Через много лет, на иркутском допросе, Колчак вспоминал про Оленина:

«Он был политический ссыльный. Он студент Московского университета. У него была склонность к изысканиям, я бы сказал — к научному авантюризму. Его интересовал край, и когда он получил амнистию за свою экспедицию, он вернулся обратно из Петрограда в Якутск.»

О том, что ссыльный Оленин (как и Бруснев) смог попасть в столицу лишь благодаря хлопотам Колчака, ни слова, хоть это, надо полагать, и расположило бы к нему Комиссию.

Как и ссыльные, Колчак был высоко пассионарен (отчего, полагаю, и уважал их), но свою собственную энергию направлял только в державное русло. Как и бунтари, он привык не размышлять о глубинных смыслах, а действовать, однако революционеры действуют согласно некоторой программе, а он даже не знал, что это такое. Войну он любил как таковую, и это приходится признать [440], любил как нечто заданное, где думать о смысле и цели не надо, но в ноябре 1918 года попал на ту должность, где требовалось думать об этом ежечасно. Уже по одному тому крах его как правителя был неизбежен [441]. Впрочем, едва ли можно винить Колчака в том, что он оказался на посту правителя — у нас нет данных о стремлении его к данному посту. Винить можно тех (прежде всего англичан), кто решил, будто хороший адмирал должен стать хорошим правителем.

Константин Адамович Воллосович в оборудованной им лаборатории на западе острова Котельный. 1902 год

Павел Васильевич Оленин под конвоем. Якутск. 1906 год

На иркутском допросе эсер Александр Алексеевский (сторонник автономии Дальнего Востока вне Сибирской республики, в недавнем прошлом член Всероссийского Учредительного собрания и председатель Амурского правительства), человек культурный и в допросе даже благожелательный, спросил об отношениях адмирала со сыльными. Тот ответил, что ни с кем не сходился близко ввиду краткости знакомств, но в том же заседании отметил:

— С зоологом Бируля я до войны постоянно поддерживал связь, где теперь Бируля, я не знаю. Затем был еще один большой приятель, товарищ по экспедиции, Волосович, который потом пошел геологом, где он находится теперь, я тоже не знаю.

Константин Воллосович (с двумя л), выучившийся геологии сам, в ссылке, принял недолгое, но весьма деятельное участие в РПЭ (см. снимок), вскоре стал крупным исследователем сибирской Арктики, но был вынужден покинуть Север из-за болезней. Ко времени иркутского допроса он уже год как погиб близ Харькова в сброшенном под откос поезде.

К счастью, на допросе Колчак не вспомнил Бруснева, и тот, покинув в 1907 году всякую политику, служил при большевиках и умер, всеми забытый, летом страшного 1937 года в Ленинграде, у себя дома. А вот упомянутый адмиралом Бялыницкий-Бируля, умерший там же и тогда же, был в 1929 году назван контрреволюционером (хотя никогда никакой политики не касался), побывал в тюрьме, лагере и ссылке, но смог ненадолго вернуться в науку и даже успел получить докторскую степень. (Вспомним, что с Тимиревой чекисты обошлись намного хуже.)

Сколько-то подробней пленный адмирал рассказал только об Оленине:

— Оленин был в курсе всех дел экспедиции, я ему смог сдать все дела, людей, заботы о них, затем ценности, многие научные коллекции, которые он главным образом составил, и со всем этим поручить ему ехать в Петроград для доклада в Академию Наук.

И, развивая вопрос Алексеевского, сообщил, между прочим:

— С тех пор я с Олениным не видался до прошлого года в Харбине; он потом работал на Амуре в золотопромышленной компании.

Как и Бруснев, Оленин оставил всякую политику в 1907 году, после поражения первой революции. Он тоже стал известным сибиреведом, однако неуёмный нрав всё же еще раз привел его в тюрьму, благодаря чему у нас есть единственная его фотография. Летом 1906 года, как раз когда Колчак начинал работать в созданном при его ключевом участии Морском генеральном штабе, Оленин вместе с двумя сотнями демонстрантов ворвался в Городскую думу Якутска с требованием ее переизбрания по новому закону. Власти долго не знали, как поступить со смутьянами в тогдашней бурной обстановке, но едва революция пошла на спад, осудили их к небольшим срокам заключения (до двух месяцев). Один только Оленин, прежде осужденный и амнистированный, получил год (Гоголева Н. К. // Якутский архив (журнал), 2013, № 2, с. 28).

Остается сказать, что после гибели адмирала Оленин заявил о несогласии с болыневицкой властью, покинул Россию, и след его затерялся. И еще, под самый конец, стоит добавить, что адмирал, наш герой, нигде ни разу, насколько знаю, не отметил, сколь обязана Сибирь политическим ссыльным (прежде всего полякам). Зато власть, пришедшая ему на смену, вполне оценила этот опыт царской России, начатый еще Борисом Годуновым (сославшим туда две сотни жителей мятежного Углича). Этот способ заселения оказался куда практичнее, чем у англичан и испанцев, ссылавших в Америку одних уголовников — они вскоре ее потеряли, впрочем, потеряли по многим причинам.