Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Столь же важен второй приём— уметь выявлять серийные факты. Термин ввел историк-структуралист Фернан Бродель (Франция), в концепции которого серийные факты были первичным материалом. Серийным фактом в равной мере служила ему и глобальная параллель (например, в самых разных странах происходит переход от феодализма к капитализму), и частная (например, в самых разных культурах наблюдаются сходные типы помещичьих владений) [Бродель, с. 17, 456]. Нашу тему серийные факты буквально пронизывают.

Ведь полярные путешествия, при всей неповторимой особенности каждого, всегда складывались, в основе своей, из весьма сходных событий — жестокие бури, непроходимые льды, вынужденная зимовка в малопригодных условиях, голод, цынга, оставление корабля и попытка спастись в лодках или пешком (в том числе по морскому льду). Иногда несчастных спасали местные жители, иногда они же рассказывали о следах былого несчастья, а изредка даже доставляли «на большую землю» вещи погибших. Всё это повторялось не раз.

Поэтому мы можем привлечь подходящий факт там, где не хватает реально дошедших сведений. В биологии такой метод успешно использовал замечательный ботаник Николай Вавилов, назвав его в 1920 году методом гомологических рядов ; затем применяли метод и многие другие, в том числе историки (у них он именуется структурализмом). Однако, насколько знаю, среди историков Арктики этот метод неизвестен, они работают в понятиях XIX века и ранее.

Более всего он понадобится в Очерках 1 и 2, где недостаток сведений бросается в глаза, для заполнения брешей, вызванных этим недостатком. Конечно, желательно обходиться без каких-либо вставок и допущений, но всё же лучше делать их, нежели отбрасывать (как часто делают) множество очевидных фактов только потому, что между ними не хватает связей.

Однако второй приём столь же полезен и в противоположной ситуации, когда материала слишком много (в событиях, затронутых в Очерке 3, его подавляюще много), а потому встают трудности упорядочения. Выявление рядов — начало всякого обобщения. Кто не хочет обобщать то, что узнал, вынужден писать, словно средневековый хронист, громоздя сведения и не заботясь даже об их соответствии друг другу, не говоря уж о выявлении сути событий. Что мы обычно и видим в трудах по истории Арктики. Простой пример дают нам ранние карты: их источник обычно неизвестен, и никто не пробует восстановить по карте неведомое путешествие, хотя оно легко читается на языке серийных фактов. Мы увидим это тоже в Очерке 1.

Какие вставки серийных фактов делать можно, а какие нельзя? Однозначного ответа нет, и помогает лишь то обстоятельство, что реально происходившие события не могли противоречить друг другу. Иными словами, в цепь известных фактов можно вставлять лишь тот недостающий элемент из набора серийных фактов, какой даёт непротиворечивую картину событий.

Нашим третьим приёмомбудет погружение исследуемого явления в его эпоху. Обычно историки Арктики если и делают это, то мимоходом, здесь же он пронизывает всё изложение, и ему целиком посвящен Очерк 3. В нём нам придётся то и дело выявлять правду в потоке лжи, а в Очерке 4 такое выявление обратится в отдельный четвёртый приём,каковой станет основным при выяснении судьбы Прончищевых. В основе его лежат два положения.

Первое: правда отлична от лжи тем, что была на самом деле, поэтому правдивые свидетельства не могут противоречить друг другу. Иными словами: истина самосогласованна , она образует единое целое, чего с ложью на деле не бывает. В терминах логики: истина когерентна. Но если в логике достаточно выявить взаимное согласие высказываний, то на деле взаимного согласия требуют не только высказывания (суждения), но и свидетельства. Мы увидим это в Очерке 2, где господствующее мнение (северный вариант плавания) было основано на одних суждениях, без обращения к материальным свидетельствам. (Ни одно из них не в пользу данного варианта.)

Второе: ложь не должна противоречить интересам лгущего, поэтому свидетельство пишущего против себя можно полагать правдой. Конечно, тут есть опасность ошибиться (он мог лгать против себя по глупости, невежеству, со страху или спасая другого), но обычно данное положение хорошо работает, если применено на основе первого. Так, заведомо не лгали С. Ваксель (Очерк 4) и С. Дежнёв (Очерк 5), живописуя истребление туземцев, запрещенное указами и наказами.

Впервые мне пришлось использовать оба положения при попытке понять ход и смысл Русской революции. Попытка была начата в 1968 году (сразу после ввода советских войск в Чехословакию), когда в изложении истории царила ложь. Попытка оказалась удачной: через 20 лет, в «эпоху гласности», когда открылось множество новой информации, мне почти не пришлось менять представлений о Революции. Это стало для меня свидетельством приемлемости обоих положений.

Вообще, опора на идею целостности лежит в основе моих построений, и не только в предлагаемой книге. Из всех пониманий истины мне ближе всего такое: истинно то, что образует согласованную целостность. Её можно видеть двумя способами. Первый прост и примитивен: части, соединяясь, подстраиваются друг к другу и тем самым образуют целое. Так образуют компанию попутчики. Второй намного труднее для понимания: «Не части (заранее существующие) складываются в целое, а, наоборот, целое создаётся путём направленного формирования своих частей» [4–12]. В природе и обществе преобладают целостности второго типа, что будет для нас особо важно в Очерках 3 и 4.

Конечно, некоторая неопределённость всегда остается, она вызывает у исследователя дискомфорт, поэтому среди учёных обычен такой обманный приём — составить себе «наиболее вероятную» картину предполагаемого события и затем отстаивать её одну. Он нам никак не подходит. Нигде не будем выбирать единственный вариант , а будем искать в качестве истины то общее, что есть во всех вариантах, согласных с фактами. И конечно, не будем пытаться оценивать «наиболее вероятное», так как нет смысла говорить о вероятности однократного события. Все допустимые варианты следует держать в голове, даже самые сомнительные. Отбрасывать можно только то, что невозможно в принципе.

Отсюда пятый приём— выявление ядра и периферии (об этой паре понятий см. 4–11).Наиболее полно и явно он проведён в Очерке 5. Ядро явления — то общее, что имеется во всех тех версиях явления, которые есть смысл рассматривать. А рассматривать можно и нужно то, что непротиворечиво внутренне. Для этого следует собрать всё, что о явлении известно, не пытаясь оценивать качество (достоверность) отдельных сведений [11] Как заметил писатель-полярник Зиновий Каневский, в ходе понимания исторического явления отдельные доводы «„за“ и „против“ порой причудливо меняются местами» [Каневский, 1988, с. 78], то есть поначалу роль отдельных фактов непонятна, и учёный вынужден её выдумывать. Сходная мысль в терминах науковедения звучит так: пока у факта нет объяснения, он не имеет для большинства ученых не только смысла, но и места ([Ч-11, с. 83 и примеч. 18], а подробнее: [Мейен и др., 1977, с. 121]). . Это трудно, поскольку всегда хочется счесть нежелательное несущественным или даже невозможным, но этому надо научиться, иначе будет поиск под фонарём. На мой взгляд, для успешного выявления ядра явления требуется следующее.