Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

1) Не следует (как это обычно делают) полагать критику чужих мнений доказательством справедливости своей собственной теории или версии явления. Критиковать надо прежде всего себя, а в чужих мыслях искать что-то для себя полезное.

2) Надо не полагать свое мнение, пусть и прекрасно (для самого себя) обоснованное, единственно верным, а держать в поле зрения спектр мнений.

3) Особое внимание надо обращать на то, что не принято упоминать.

4) Принимать к рассмотрению надо все сведения, кроме тех, что опровергнуты надёжными данными прямо. То есть, следует научиться не выдавать сомнительное за ложное , а для этого следует отучиться смешивать свои религиозные и политико-патриотические пристрастия с фактическими доводами. Для начала нужно призвать себя смотреть на свои мысли со стороны.

Всё это трудно делать, и целиком выполнить данную программу вряд ли кому-либо удалось, зато сделанное (даже частично) упрощает работу: сама собой высвечивается совокупность фактов, общих для всех допустимых версий — ядро явления. Чтобы собрать из принятых к рассмотрению сведений ядро явления, надо выбрать все те сведения, которые друг с другом согласуются. Иные сведения, если таковых мало, составят периферию явления. Если же их много, если ядро оказалось сопоставимо с периферией (со свидетельствами, противоречащими надёжным фактам, но не опровергнутыми прямо) или даже меньше её, то следует признать, что явление не понято. Когда ядро выявлено, почти все доводы обретают объяснение, а с тем и своё место в картине явления (соответствуют ядру), а немногие оставшиеся оказываются лишними (периферией).

Бывает, однако, что ядро (масса не противоречащих друг другу сведений) не проявляет цельности, не образует само по себе связного рассказа о явлении. В таком случае требуется шестой приём,который у историков науки называется реконструкцией события. Историкам Арктики этот приём тоже чужд, а мы будем широко им пользоваться, особенно в Повести, где он составит основу изложения. (В Очерках 1 и 2 он тоже существен.) Реконструкция — творческий, то есть неформальный приём исследования, в котором для увязки деталей в целое привлекаются добавочные соображения — о возможных причинах и целях действий участников, а также об их качествах (о знаниях либо невежестве, смелости либо трусости, уме либо глупости, честности либо подлости и т. д.). Разумеется, эти соображения можно основывать только на надёжных фактах.

Наконец, седьмой приём,самый общий: сперва изучать само явление, а не мнения о нем (подробнее см. [4–11, с. 13]). Выявив его ядро, надо самому выявить спектр (или: строить реконструкцию) так, словно явление никем еще не описано. В основе понимания тут лежит акт удивления. (Это сходно с методом остраянения (отстранения), каковой предложил сто лет назад литературовед Виктор Шкловский.) Обычно пишущим чуждо удивление, потому им проще повторять старое. Но разве не удивительно, что Челюскина, героя, до конца службы зажимали? За что именно?

То, что нам откроется, будет весьма далёко от общепринятого. Порой окажется, что полярники боролись не столько со льдами и бурями, сколько друг с другом. Если, опуская это, историки Арктики полагают, что так легче раскрыть героизм полярников, они ошибаются. Не различая своих героев (вольного первопроходца, приказчика, атамана, простого казака или стрельца, беглого разбойника, строевого офицера и пр.), не вникая в их мораль, в их цели, средства и нужды, нет возможности всерьёз описать их подвиги. Точнее, никто ещё не сумел.

Полагаю, мне удалось хотя бы отчасти показать, что те жестокие и нелепые условия, в которые эпоха и власть ставили героев книги, делают их подвиги ещё удивительнее, чем принято считать. Можно ли оправдать их преступления (разумеется, с позиции тогдашних законов и морали) — отдельный вопрос. И даже если он не имеет решения, это не основание скрывать сами факты. Так, упорное замалчивание враждебной (и порою мятежной) обстановки в ВСЭ напрочь закрывает путь к пониманию того, почему географы отказались принять факт открытия Челюскина.

К сожалению, историки Арктики обычно полагают самым важным то, чем сами обладают. Одни — знание литературы, другие — архивов, третьи — устной традиции, четвёртые — вещественных находок, пятые — умение читать старинные рукописи, шестые — опыт собственных плаваний.

Всё это важно, но не даёт еще, даже всё вместе, подняться выше перечисления свидетельств (принимаемых за факты), то есть выше познавательного уровня средневековых хронистов. Их, однако, не принято называть историками. Историческая наука сделала, особенно за последние 150 лет, огромный прорыв в части методов анализа свидетельств и реконструкции явлений прошлого.

Увы, большинство полярников, в том числе учёных — отнюдь не историки в своей основе (исключения типа ЛР редки). Припомним хотя бы печальный опыт Карла Бэра и Фёдора Литке. Эти блестящие учёные, отлично работавшие в Арктике сами, положили, однако, свой опыт и авторитет на борьбу с её освоением [12] «Такие авторитеты, как академик Бэр и адмирал Литке, признали [Карское море] вообще недоступным для навигации, и тем самым на несколько десятков лет задержали осуществление морского пути в Обь и Енисей» [Колчак, 1906, Памят. зап., с. 277]. , ибо были уверены в непроходимости её морей, не заметили потепления (истории природы) и не вспомнили успеха плаваний прошлого (истории исследований).

Не раз также приходилось мне видеть людей, прочитавших множество архивных дел, но имевших весьма смутное представление о проблемах и людях той эпохи, которую изучали. Поэтому в своих лекциях аспирантам (будущим историкам науки) я всегда советовал ходить в архив не раньше, чем освоишься со своей тематикой по печатным изданиям и обдумаешь, чего, собственно, хочешь от архива. Советовал, увы, без успеха: — им нужны диссертации, и поскорее.

Мне главным источником послужили как раз печатные издания. Всё остальное (архивные документы, беседы с полярниками и историками, собственные северные наблюдения в молодости) использовано редко, если само шло в руки. Цель моя — вовсе не «ввести в научный оборот» что-то неопубликованное, а показать, сколь плохо известно и ещё хуже осознано обществом наше прошлое, хотя опубликованных сведений более чем достаточно. Без такого осознания поиск новых сведений, по-моему, почти или вовсе бессмыслен.

Это, кстати, видно при чтении многочисленных рассказов про подвиг и гибель Прончищевых: хотя из архивов известна масса подробностей, в том числе интересных, но суть дела в них едва затронута. Только после написания Очерка 4 стало мне ясно, что именно надо выяснить в архиве — судьбы врача и священника «Якуцка». Там же надо читать судовой и береговой журналы за те судьбоносные дни. Читать внимательно, много раз возвращаясь ко вроде бы известному. Далее, удивительно, что никто из историков до сих пор не поинтересовался, как этих двоих звали и когда их имена исчезли из платежных ведомостей (которые, как следует из сборников ВКЭ, в значительной мере сохранились). Так что могу пожелать более молодым историкам успехов в архивах.