Ричард Эванс - Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

Основанием для стерилизации чаще были социальные отклонения, чем явные наследственные проблемы. Как писал один врач, направляя кандидата на операцию на основании «морального слабоумия»: «В документах его социального куратора он называется опустившимся нищим и попрошайкой. Он получает половину пенсии за военные ранения из-за туберкулеза легких и кишечника. Тратит деньги крайне безответственно. Много курит и иногда напивается. Постоянно попадает в заключение в Фармзен. Оттуда обычно отправляется бродяжничать. Имеет судимости за сопротивление аресту, нарушение общественного спокойствия, публичные оскорбления и нанесение тяжких телесных повреждений. В документах соцслужбы отмечается, что он часто мешал работе и нападал на сотрудников, за что ему запретили входить внутрь помещения. По данным д-ра […], С. он “умственно крайне недоразвитый человек, который не имеет никакой ценности для общества”» [1218] Цитируется в Andrea Brucks, «Zwangssterilisation gegen «Ballastexistenzen»», in Klaus Frahm et al. (eds.), Verachtet — verfolgt — vernichtet: Zu den «vergessenen» Opfern des NS-Regimes (Hamburg, 1986), 103-8. .

В случаях, как этот, стерилизация оказывалась в первую очередь наказанием, а не мерой социального контроля. Действительно, перспективы данного человека завести детей казались крайне маловероятными. Стерилизация пациентов лечебниц и подобных учреждений во многих случаях была оправданием за освобождение государственной казны от бремени их содержания.

Таким образом, они не были серьезно больными людьми, и уж совсем не такими, кого недуг обрек на жизнь внутри больничных стен до самой смерти. Те, кто был слишком болен, беспомощен или опасен, чтобы выпускать их в общество, вряд ли могли бы завести детей и поэтому не требовали стерилизации. Так что по сути режим использовал ее для подавления тех слоев общества, которые не соответствовали нацистскому идеалу нового человека: в первую очередь людей из низших классов, нищих, проституток, бродяг, тунеядцев, выходцев из приютов и исправительных школ, трущоб и улиц — людей, которые вряд ли вступили бы в Гитлерюгенд, вносили бы деньги на «Зимнюю помощь», вступали в ряды вооруженных сил, вывешивали флаги на день рождения фюрера или каждый день вовремя приходили бы на работу. Новый закон давал режиму власть вмешиваться в самую интимную сферу человеческого существования — отношение полов и воспроизводство, власть, которая впоследствии будет распространена на обращение с евреями и, по крайней мере потенциально, со всеми взрослыми немцами. Для поддержки этих мер 26 июля 1933 года было издано постановление, которое запрещало получать брачные ссуды людям, страдавшим от наследственных психических или физических заболеваний, другое постановление от сентября 1935 года распространило этот запрет на льготы для детей. Это был только малый шаг с целью полностью запретить нежелательные, с расовой точки зрения, браки [1219] Longerich, Politik, 61-2. .

С точки зрения подобных рассуждений, неудивительно было, что «закоренелые преступники» также составляли одну из групп, подлежавших принудительной стерилизации, в пользу которой давно высказывались психиатры и криминалисты. Некоторые местные работники здравоохранения, среди которых самую скандальную популярность получил Герхард Бётерс из Цвикау, яростно призывали к таким мерам еще при Веймарской республике. Тюремный врач в Штраубинге, Теодор Фирштейн, считал, что «врагов расы, врагов общества» следовало исключить из цепочки наследования как можно быстрее [1220] Joachim Muller, Sterilisation und Gesetzgebung bis 1933 (Husum, 1985); Wachsmann, Hitler’s Prisons, 151. . Даже социал-демократы, такие как Вильгельм Хёгнер, призывали по крайней мере к добровольной стерилизации рецидивистов, хотя коммунисты и Партия Центра (по совсем другим причинам) были категорически против [1221] Michael Schwartz, Sozialistische Eugenik: Eugenische Sozialtechnologien in Debatten und Politik der Deutschen Sozialdemokratie 1890 — 1933 (Bonn, 1995). . Гитлер и ведущие нацисты вроде профессионального юриста Ганса Франка активно поддерживали идею включения «закоренелых преступников» в список подлежащих стерилизации. Однако министр юстиции Франц Портнер успешно отклонил такую поправку как для Закона о стерилизации, так и для Закона о закоренелых преступниках. Он настаивал на своем, несмотря на давление со стороны евгеников, таких как Эрнст Рюдин, частично из-за того, что чиновники не были убеждены в возможности четко отделить наследственную предрасположенность к преступлениям от отклонений, вызванных средой, но в основном из-за того, что считали это необязательным, поскольку «закоренелые преступники» теперь заключались в тюрьму пожизненно по новым правилам ограничения свободы и поэтому не могли размножаться. Тем не менее государственные заключенные могли стерилизоваться, если они попадали под любые другие критерии, указанные в законе, и тюремные врачи с энтузиазмом выявляли кандидатов среди узников. Критерии для стерилизации были крайне туманными и включали «наследственных слабоумных» и «алкоголиков», к которым решительный тюремный врач мог отнести большую часть заключенных. Ганс Транк, последователь Фирштейна в Штраубинге, например, предложил стерилизовать до трети заключенных тюрьмы, эту цифру посчитали слишком высокой даже в местном Суде наследственного здоровья. Неудивительно, что число заключенных в списках для обязательной стерилизации было самым большим, в декабре 1939 года на эту процедуру было направлено 5400 человек. Также неудивительно было то, что угроза вазектомии и перевязки труб распространяла страх среди арестантов, которые часто подсказывали друг другу правильные ответы в тестах на интеллект, проводимых врачами, и выучивали их наизусть [1222] Whchsmann, Hitler’s Prisons, 149-56. .

С другой стороны, физически неполноценные были затронуты этим процессом гораздо меньше. Действительно, одним из критериев, определенных Законом от 1933 года, было «серьезное наследственное физическое уродство», подразумевавшее любого человека с «отклонением от нормы, которое в достаточной мере мешает нормальному функционированию», если можно было доказать его наследственный характер. С этой точки зрения было совершенно неважно, были ли такие люди психически больными. Они теряли государственную поддержку, поскольку не имели пользы для общества. Уже во время Депрессии учреждения, занимавшиеся уходом за инвалидами в Германии, которые предоставляли 11 000 мест в 1927 году, оказались в таких финансовых условиях, что могли принимать только детей, причем только таких, прогноз лечения которых был положительным. Таким образом, задолго до 1933 года различие между «ценными» и «неполноценными», или людьми, страдавшими от излечимых физических дефектов, с одной стороны, и страдавшими от множества неизлечимых увечий, с другой, стало широко распространенным в медицинских учреждениях. В свете массированной пропаганды, запущенной нацистами против инвалидов в связи с законом о стерилизации от 1933 года, многие семьи забрали своих больных детей или родственников из таких учреждений, опасаясь за их судьбу [1223] Klaus-Dieter Thomann, «»Krüppel sind nicht minderwertig.» Körperbehinderte im Nationalsozialismus», in Meinel and Voswinckel (eds.), Medizin, 208 -20, 208-12, с цитированием Wilhelm Frick, «Bevolkerungs-und Rassepolitik», in Elsbeth Unverricht (eds.), Unsere Zeit nd Wir: Das В ch der de tschen Fra (Gauting, 1933), 97-109, 103. .