Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

16 марта агент охранки, все тот же Фикус-Ериков, донес о появлении Кобы в Тифлисе (см. док. 4). Три новых члена ЦК отправились объезжать районы, сначала в Тифлис, куда, вероятно, Джугашвили и Орджоникидзе выехали вместе [458]. Затем Орджоникидзе через Баку и Киев поехал в Москву, Джугашвили задержался в Закавказье. Спандарян, также избранный на конференции членом ЦК, затем успевший вместе с Н. Г. Полетаевым съездить в Берлин к Каутскому в надежде уговорить его отдать Ленину находившиеся у держателей деньги РСДРП [459], вернулся в Россию в конце января [460]. Они ездили по стране, восстанавливали связи, старались активизировать работу местных организаций, делали доклады о Пражской конференции. Ленин настойчиво и нервозно требовал, чтобы на собраниях местных партийных организаций принимались резолюции в поддержку решения конференции, которые публиковались в «Социал-демократе» и служили Ленину аргументом во внутрипартийной войне [461].

Нет ни воспоминаний, ни развернутых агентурных донесений о том, что говорил на собраниях Коба, но можно сравнить, что сообщали агенты в Баку об аналогичном выступлении Сурена Спандаряна (см. док. 8), а также в Москве – Серго Орджоникидзе. Агент Московского охранного отделения донес, что 5 апреля в квартире на Садово-Триумфальной улице «состоялось собрание небольшой группы с.-д. На этом собрании неизвестным грузином был прочитан доклад о том, как подготовлялась и как протекала известная конференция». Приметы грузина, выступившего в квартире на Садовой-Триумфальной, указывают на Орджоникидзе, к тому же он назван участником Пражской конференции («молодой, высокого роста, без бороды, маленькие черные усы, короткие волосы, по наружности и по выговору – типичный грузин, одет в черное летнее пальто и мягкую черную шляпу. Он сам принимал участие в конференции»), а перед Москвой побывал в Киеве. Собравшиеся приняли резолюцию, приветствующую «все начинания „русского ЦК “ в деле живого воскресения нашей РСДРП. Всякие попытки со стороны других групп, мешающих этому воскресению, считать антипартийными» [462]. Сходного содержания резолюция была принята собранием большевистской группы в Тифлисе после выступления Кобы и опубликована в конце апреля в «Социал-демократе». Она гласила, что конференция на фоне «распыления и дезорганизованности партийных организаций в стране за последние годы […] собрала все дееспособные партийные ячейки» и способствовала объединению организаций, что создание Российского центра (ЦК) было верным решением, а принятые конференцией решения «как в отношении политической линии с.-д. пролетариата, так и в отношении организационного строительства вполне правильно намечают линию поведения пролетариата» [463].

Уже после отъезда Кобы из Тифлиса местные социал-демократы заговорили об издании в Тифлисе и Кутаисе легальных газет, что могло быть следствием оживления, привнесенного новым членом ЦК. Впрочем, Тифлис и без того сохранял множество вольностей. В городской думе преобладало влияние социал-демократов, заключивших альянс с другими демократическими партиями, они вели городское хозяйство; полицейский контроль был гораздо мягче, чем в других частях империи, происходили публичные лекции, действовали Народный университет и Народное музыкальное общество. По свидетельству современника, атмосфера была намного свободнее, чем в целом по России (см. док. 7). В городской думе заседали, конечно, меньшевики. Как можно понять из донесения агента, большевики во главе с Буду Мдивани и Каллистратом Гогуа образовали отдельную группу (см. док. 5).

В Тифлисе Джугашвили успел встретиться со Спандаряном, по мнению биографа последнего [464]. Среди тех, с кем он встречался в Тифлисе, была находившаяся там с осени 1907 г. Е.Д. Стасова, пользовавшаяся партийной кличкой Зельма. [465]Не ясно, была ли она знакома с Кобой до 1912 г., во всяком случае, сама она об этом не упоминала. По ее воспоминаниям, в Тифлисе она сначала работала пропагандистом в различных кружках, а осенью 1910 г. «товарищи Спандарьян и Серго Орджоникидзе вовлекли меня в работу ЦК, сначала по подготовке Пражской конференции, а потом по части издательства и вообще техники ЦК» [466]. Стасова имела легальную работу в школе общества учительниц. По воспоминаниям одного из молодых учителей этой школы, будущего армянского композитора М.Агаяна (его сестра Люсик, тогда гимназистка, стала женой художника Мартироса Сарьяна), однажды в апреле 1912 г. Стасова попросила его принять на ночлег гостя и не интересоваться его именем. Только после революции Агаян узнал, что гостем, с которым они пели и обсуждали грузинские народные песни, был Сосо Джугашвили (см. док. 9) [467].

У Стасовой хранился архив ЦК, в начале лета 1912 г. захваченный полицией. Среди прочих бумаг там имелся отчет по расходованию партийных денег, из которого явствует, что Иванович несколько раз получил денежные суммы в 34 рубля, 10 рублей, вместе с Серго 135 рублей, «вещи Иван[овича] 5 руб.», отдельно Серго были выданы 4 рубля 80 копеек, 11 рублей и 500 рублей. Вперемешку с этими суммами указаны расходы на типографию, посылки и проч. (см. док. 6). Можно предположить, что здесь были перечислены как расходы на партийную работу и разъезды (особенно это должно касаться крупных сумм в 135 и 500 рублей), так и денежное содержание новых членов Русского бюро ЦК.

Из Тифлиса Джугашвили отправился в Баку (точная дата не известна) и пробыл там до конца марта. В Баку 18 марта на собрании был арестован Спандарян, делавший доклад о Пражской конференции. Его арест серьезно напугал местных революционеров. По донесению агента, С. Шаумян и Каспарянц из тюрьмы передали письмо «с указанием на необходимость оставления всякой партийной работы, так как, очевидно, существующая провокация должна погубить и жалкие остатки организации» (см. док. 8). Явившийся в город Коба, наоборот, призывавший к активизации работы, на этом фоне должен был смотреться смельчаком или авантюристом. Жандармы, основываясь на сообщениях агентуры (а именно Фикуса-Ерикова), заключили, что Коба избран членом ЦК РСДРП вместо арестованного Спандаряна, что было не совсем точно (см. док. 8, 13).

В то время в Баку в провокаторстве особенно подозревали Мгеладзе и Долокянца, по поводу них было затеяно партийное разбирательство. Начальник Бакинского охранного отделения подполковник Мартынов писал в Департамент полиции, что «лишившись опытных руководителей, остальные ее члены (бакинской организации. – О.Э.) как по собственным соображениям, так отчасти и по советам сидевших в тюрьме своих руководителей деятельно принялись за розыски предателей, причем подозрения возникали почти ежедневно и вскоре снимались. Более упорным оказалось подозрение в отношении Илико Мгеладзе, каковое обстоятельство вызвало с его стороны бурный протест с обращением за защитой в легальную прессу (газета „Каспий“) и в Центральный Комитет». Очевидно, приехавший в Баку Коба среди прочего должен был вникнуть и в эту проблему, к тому же, вероятно, Мгеладзе по старому знакомству как раз в его лице апеллировал к ЦК партии. Помимо этого, расследовали поступки Вано Стуруа, обвиненного в растрате партийных денег. Дело продолжалось после отъезда Кобы из Баку, 25 апреля Е.Д.Стасова в от имени ЦК рекомендовала бакинцам довести его до конца и одновременно сообщала, что ЦК оправдал В. Стуруа и разрешил принять его обратно в организацию [468]. Не ясно, кто именно в данном случае принял решение от лица ЦК, быть может, члены Русского бюро, то есть Джугашвили и Орджоникидзе. Письмо Стасовой от 25 апреля, написанное химическими чернилами, было перлюстрировано, и приведенные выше пояснения подполковника Мартынова содержатся в сопроводительной записке к нему, причем Мартынов счел нужным прибавить, что Вано Стуруа являлся «товарищем и сподвижником упоминаемого в донесении моем […] Иосифа Виссарионова Джугашвили („Коба“ и „Сосо“)» [469].