Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

В самом деле, новые члены Русского бюро ЦК с их опытом работы в закавказском подполье позволяли себе определенную самостоятельность, вряд ли разом избавились от скептического отношения к партийным эмигрантам и не были склонны во всем подчиняться ленинским указаниям. Это не замедлило проявиться в истории с первомайской листовкой. Текст листовки к 1 мая 1912 г., которую должны были напечатать в Тифлисе для распространения и по русским губерниям, был прислан из-за границы. Листовку написал Зиновьев, и она уже была помещена в «Рабочей газете». Текст отослали в Тифлис Вере Швейцер. Однако Коба и Серго этот текст решительно не одобрили: он им показался слишком унылым и пессимистичным. По-видимому, находясь в начале апреля в Москве, И. Джугашвили написал другую листовку, которую они с Серго отослали Вере Швейцер с требованием отпечатать именно этот, а не заграничный вариант [477]. Как писала Швейцер Стасовой, «Серго и Иванович только присылают распоряжения, а о том, что творится, не пишут ничего. […] Уже с их запаздыванием вышла бестолковщина с майскими листками, т. к. получив ваш текст, мы с „Бочкой“ [478]тотчас же его напечатали в большом количестве, а они прислали другой текст и требовали его непременного напечатания и отмены того листка. Успели напечатать мало и скверно» (см. док. 15). Стасова в более дипломатичных выражениях отозвалась на эту ситуацию в письме к Орджоникидзе [479](см. док. 16). Какова была реакция Ленина, не известно.

Вероятно, в те же дни в Москве Джугашвили составил письмо Кларе Цеткин, посвященное проблеме партийных денег. Письмо сохранилось в виде написанного его рукой карандашного черновика с множеством исправлений (см. док. 17); не известно, было ли оно отправлено и получено адресатом и какую роль сыграло, писал ли он по поручению Ленина или же по инициативе своей либо сотоварищей по Русскому бюро ЦК. Быть может, им двигало подспудное чувство соперничества со Спандаряном, который по тому же предмету участвовал в неудачном (отчасти по вине его собственной несдержанности) разговоре с Каутским, или же Иосиф Джугашвили решил заменить собой арестованного Спандаряна и продолжить его миссию. Можно подозревать, что не попавший на Пражскую конференцию и упустивший в связи с этим шанс лично сблизиться с Лениным Коба мог с некоторой ревностью относиться к Сурену и Серго, которым это удалось. В любом случае черновик показывает, что Джугашвили претендовал на участие в решении важнейших для ленинской группировки вопросов. По мнению старой большевички С. Познер, письмо Кларе Цеткин было написано в Москве, тогда же Джугашвили и Орджоникидзе «организовали финансовую комиссию при ЦК» [480]. Вопрос, имели ли они на это прямое поручение Ленина, также остается без ответа. [481]

9 апреля Серго и Коба выехали из Москвы в Петербург поездом номер 8. В Москве их постоянно сопровождали филеры, которые отправились за ними тем же поездом, чтобы показать их и передать наблюдение своим петербургским коллегам (см. док. 18, 19). Однако на следующий день в северную столицу с этим поездом прибыл только один поднадзорный. «Прибывший с названным поездом Серго был принят в наблюдение, Кобы же с названным поездом не оказалось», – сообщил начальник Петербургского охранного отделения в Департамент полиции (см. док. 20). Хитрый многоопытный подпольщик Джугашвили сошел с поезда где-то на середине дороги. Орджоникидзе, все время находившийся в сфере наблюдения, был арестован на улице 14 апреля (см. док. 20).

Впрочем, хитрость Кобе не особенно помогла. Филеры заметили его на вокзале в тот же день 10 апреля – он просто сменил поезд [482]. По приезде он был взят под наблюдение, вечером филеры проводили его до дома на Константиновском проспекте, где он ночевал в квартире кутаисца Ноя Гванцеладзе. Зато наутро, как и в последующие дни, выхода Джугашвили из этого дома филеры не заметили (см. док. 21). Сам он впоследствии сообщил, что «сидел в бесте» у пользовавшегося депутатской неприкосновенностью большевика-думца Н. Г. Полетаева. «Бест» было одним из излюбленных ленинских словечек, означавшее надежное конспиративное убежище. Полетаев помимо думской деятельности фактически осуществлял руководство редакцией легальной газеты «Звезда». Джугашвили прятался в его квартире и, судя по количеству и объему написанных в те дни статей, был занят главным образом литературной работой. Он написал серию статей для «Звезды»: четыре заметки появились в № 30, вышедшем 15 апреля («Новая полоса», «Либеральные фарисеи», «Беспартийные чудаки», «Жизнь побеждает»), одна – в № 31 17 апреля («Они хорошо работают.»), две – в № 32 19 апреля («Тронулась!..», «Как они готовятся к выборам»), наконец, последняя в – № 33 22 апреля («Выводы»), в день выхода первого номера «Правды», куда Джугашвили также написал заметку «Наши цели» [483], и его ареста.

В заметках в «Звезде» речь шла о новом оживлении борьбы пролетариата, о ленских расстрелах; большевики готовились к намеченным на осень думским выборам и начали полемику с другими партиями, поэтому Джугашвили критиковал заявления либералов («Бедные кадеты, который раз они „ошибаются“ в своих расчетах на правительство! Еще не так давно они „думали“, что в России имеется конституция», «Давно ли кадеты проводили параллель между русским правительством […] и английским в их отношении к забастовкам? Но стоило разыграться ленской драме, чтобы кадеты еще раз пропели свое фарисейское „мы ошиблись“»), разъяснял рабочим вред ставшей популярной «беспартийности» («Объединить в союз буржуа и пролетариев, перекинуть мост между помещиками и крестьянами, сдвинуть воз с помощью лебедя, рака и щуки – вот к чему стремится беспартийность») и объявлял обанкротившейся тактику ликвидаторов («Разыгралась на Ленских приисках кровавая драма, выступила на сцену живая жизнь с ее неумолимыми противоречиями, – и петиционная тактика ликвидаторов разлетелась в прах»). Эти тексты по содержанию и стилю отличаются от статей, которые Джугашвили писал раньше, в Баку и Тифлисе. Прежние статьи создавались по конкретным поводам и представляли собой или реплику в продолжительной полемике с оппонентами, как правило меньшевиками, или же призывы к рабочим в связи с теми или иными революционными акциями. Так или иначе, в них всегда присутствовала конкретика призыва и полемики. Теперь же, в апрельских текстах, Джугашвили выступал как «публицист вообще», представитель определенной позиции, но без предметного повода для обсуждения. По сравнению с предшествовавшими эти тексты более вялые, невнятные, лишенные свойственной Кобе грубоватой, хлесткой иронии. Играла свою роль, конечно, и самоцензура: авторы и редакторы легальной «Звезды» старались не дать повода для полицейской конфискации номера из-за слишком резкого материала. Как бы то ни было, для Джугашвили эти заметки были пробой пера в непривычном для него стиле.