Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

Сама по себе скудость достоверных рассказов о втором заключении Джугашвили в Баиловской тюрьме создает ощущение некой зоны умолчания в конце бакинского периода его жизни. Наверное, неслучайно имя Сталина почти совсем отсутствовало в двух изданных в Баку юбилейных сборниках к 25-летию бакинской социал-демократической организации («Из прошлого», 1923; «Двадцать пять лет Бакинской организации большевиков», 1924), в которых участвовали такие видные партийные фигуры, как А. И. Микоян, С. М. Эфендиев, М. Мамедъяров, А. Стопани, А. Енукидзе, С. Орджоникидзе, В. Стуруа, С. Я. Аллилуев и др. О Сталине не было ни слова даже в статье Аллилуева, на старости лет не перестававшего писать и переписывать мемуары о своем выдающемся зяте. Известно, что неприязнь бакинской партийной верхушки к Сталину базировалась на обвинениях в том, что в 1918 г. он не приложил должных усилий для спасения 26 бакинских комиссаров во главе с Шаумяном. Но эти обстоятельства, в свою очередь, имели свои корни в их общем прошлом.

Входившая в революционные годы в окружение Шаумяна юная большевичка Ольга Шатуновская, впоследствии прошедшая через сталинские лагеря, в годы оттепели, по свидетельству Г. С. Померанца, «страстно собирала информацию о связях Сталина с царской охранкой». Она утверждала, что Шаумян прямо обвинял в этом Кобу. Ее рассказ в записи Г. С. Померанца звучал так: «Еще в 1918 г. Шаумян, получив телеграмму Ленина о помощи из Царицына, воскликнул: „Коба мне не поможет!“ И на вопрос Оли почему, рассказал ей, что в 1908 г. был арестован на квартире, о которой знал только Коба, и Коба прямо заинтересован в смерти неприятного свидетеля» [278]. То же самое слышал Б. И. Николаевский, осенью 1911 г. фактически возглавивший бакинских меньшевиков: «Я считаю, что Сталин прибегал к анонимным доносам в борьбе против противников, не только меньшевиков, но и большевиков (в Баку определенно говорили, что провал Шаумяна в 1907 или 1908 г. был делом его рук)» [279]. У самого Николаевского при этом отношения с Шаумяном не сложились: он пытался работать вместе с большевиками в рамках заявленного в очередной раз объединения фракций, но Шаумян отказался от совместной работы [280].

Слух о том, что Коба не то секретный агент охранки, не то использует доносы против неудобных ему товарищей, широко разошелся среди закавказских меньшевиков. Н.Жордания ссылался на тот же случай с Шаумяном [281], Р.Арсенидзе передавал рассказы «знакомых большевиков», относившиеся к 19081909 гг., то есть к Баку, но Шаумян прямо назван не был. Будто бы «у них сложилось убеждение, что Сталин выдает жандармерии посредством анонимных писем конспиративные адреса неугодных ему товарищей, от которых он хотел отделаться», и дело дошло до партийного суда, все участники которого немедленно были арестованы и сосланы в разные губернии, благодаря чему дело ничем не кончилось (см. док. 2). Г.Уратадзе утверждал, что Коба не мог надолго задержаться ни в одной партийной организации, «не было ни одной организации, где его пребывание не заканчивалось бы партийным судом. Сначала в Тифлисе, затем в Батуме, а под конец – в Баку» [282]. Будто бы сам Уратадзе, оказавшийся слушателем ленинской партийной школы в Лонжюмо, сообщил Ленину об исключении Кобы из партии бакинской организацией, но Ленин, к его удивлению, не придал этому обстоятельству значения и все же просил Уратадзе передать Кобе, чтобы он приехал к Ленину в Париж (см. док. 4). Уратадзе сделал хронологическую ошибку, отнеся этот эпизод к 1910 г., тогда как школа в Лонжюмо работала весной 1911 г. Джугашвили в это время находился в ссылке в Вологодской губернии. Просьба Ленина передать что-либо на словах Кобе не была бессмысленной, только если в заграничном центре рассчитывали на его скорый побег и возвращение снова в Баку. Текст Уратадзе вносит любопытное уточнение, указывая на исключение Кобы из партии именно бакинской организацией, которое согласуется с близким по времени (март 1911 г.) донесением секретного агента Тифлисского охранного отделения: «В городе Баку руководителем местной организации „Коба“, он исключен из партии за участие в экспроприациях, о чем сообщено в центральный комитет» (см. док.3). Агент, заметим, был плохо осведомлен, и его сведения устарели примерно на год, хотя бы потому, что Коба давно был в ссылке.

Если предположить, что взаимные подозрения среди бакинских большевиков, нашедшие выход в ссоре Кобы с Сельдяковым 16 марта на заседании Бакинского комитета, дошли до прямых обвинений Кобы в сотрудничестве с охранкой и его исключения, то нельзя ли увязать с этим его стремление симулировать болезнь, чтобы спрятаться в тюремной больнице от мести сотоварищей? Однако это не выдерживает проверки имеющимися фактами.

Прежде всего настораживает, что о сотрудничестве Кобы с охранкой и его исключении из партии говорят все те же грузинские меньшевики, у которых изобличение задним числом советского диктатора сделалось навязчивой идеей. Невозможно представить, чтобы столько раз исключенный из партии и уличенный в тягчайших с точки зрения подпольщиков проступках человек одновременно продолжал делать успешную карьеру в той же самой партии.

Допустим даже, что молчание со стороны большевиков объяснялось гибелью большинства участников событий, бакинских комиссаров, в 1918 г., а затем конформизмом и страхом оставшихся перед набиравшим силу Сталиным, хотя такая версия выглядит все же натянутой (Сельдяков еще в 1911 г. уехал в Америку, что заставляло молчать его?). Но как объяснить полное молчание полицейской агентуры в 1909–1910 гг.? Такое событие, как ссора в большевистской верхушке и партийный суд, не могло остаться не замеченным тем же Ериковым-Фикусом, близким к руководству Бакинского комитета, и непременно должно было отразиться в его донесениях. Однако он информировал охранку только о собрании комитета 16 марта в присутствии эмиссара от ЦК Макара и препирательствах Кобы и Кузьмы. Представляется, что как раз отголосок этой ссоры дошел до Тифлиса, где был с готовностью подхвачен и преувеличен только того и ждавшими меньшевиками, превратившись в известие об исключении Кобы из партии, причем за экспроприацию (вообще-то мало беспокоившую партийную публику в Баку в отличие от Тифлиса), да еще и не известными своей пристрастностью грузинскими, а вроде бы нейтральными бакинскими социал-демократами.

Остаются вполне определенные ссылки на С.Г. Шаумяна, приписывавшего предательству Кобы свой арест. Его слова передают абсолютно независимо друг от друга в остальном не имевшие ничего общего О. Шатуновская и Н.Жордания. Вероятно, нечто подобное слышали от Шаумяна и некоторые большевики, оттого мы наблюдаем подозрительное молчание вокруг финала бакинской части биографии Джугашвили. Непонятно только, о каком аресте Шаумяна могла идти речь, если впервые за всю его революционную биографию он был арестован 30 апреля 1909 г., год спустя после ареста Джугашвили, когда тот находился в Сольвычегодске, и в следующий раз – 30 сентября 1911 г., когда Джугашвили снова год как не был в Баку. На это обстоятельство обращали внимание исследователи, разбиравшие вопрос о возможных связях Сталина с охранкой [283].