Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

«Нина» так и не была обнаружена полицией и просуществовала до начала 1906 г., когда, как писал Л. Б. Красин, «по случаю революции перешла на легальное положение и довольно торжественно вместе со значительной частью самих работников была водворена в Питере в большой коммерческой типографии товарищества „Дело“, которое было основано для печатания „Новой Жизни“ и других большевистских изданий» [610]. Впрочем, сам же он признавал это решение преждевременным и ошибочным: вскоре выяснилось, что надо возвращаться в нелегальные условия и снова организовывать подпольные типографии в Баку, которые уже не были столь масштабными предприятиями, как «Нина» [611]. Авель Енукидзе относил перенос техники в Петербург к январю 1906 г. и вспоминал, как накануне этого, во время похорон убитого большевика, рабочего Петра Монтина, он признался Алеше Джапаридзе, «что главная типография ЦК находится в Баку и что я работал в ней эти годы» [612]. Джапаридзе, член и душа Бакинского комитета, не знал о том, что в городе работает главная типография большевиков. Вполне возможно, что не знал этого и Коба.

Несмотря на обилие в тот год в Баку бурных, масштабных событий, не находится заслуживающих серьезного внимания свидетельств, связывающих Кобу с ними напрямую. Рассказчики повествуют преимущественно об обычной, повседневной деятельности подпольщика. Скорее всего, он действительно только ею и занимался в Баку, проводя основную часть времени в Тифлисе.

Документы

Мы вышли из вокзала. Я был изумлен невиданным зрелищем. Черный лес нефтяных вышек, разбросанных на огромной территории, тянулся до самого горизонта, утопая в густых облаках дыма, копоти и зловонного пара. Яркое южное солнце здесь казалось багровым, словно пятно запекшейся крови. Небо было закрыто темной тучей, нависшей над самой землей. […] Душил запах мазута. От нестерпимой жары я задыхался, как в серной бане, обливался потом. Все вокруг нас – и земля, и вышки, и люди – было насквозь пропитано нефтью, дочерна закопчено, блестело, словно облитое жиром. Под ногами неприятно хлюпала черная земля. Перекрещиваясь между собою, во всех направлениях тянулись железные трубы, по которым, как кровь по жилам, непрерывно текла нефть. Вышки стояли по обеим сторонам шоссе, пересекавшего Балаханы на две части. Меж вышек то и дело встречались земляные амбары и озера, до краев наполненные мазутом.

От бурения сотен скважин и тартания нефти в воздухе стоял оглушающий гул и грохот, слышались жужжание стальных канатов, гудение барабанов и форсунок, свист пара. […]

Мне было жутко и больно. Как могут жить люди в таком месте? Ни неба, ни солнца, ни единого зеленого деревца!

– Ну что, поверил теперь в чертей и пекло? – словно прочитав мои мысли, угрюмо спросил Фиолетов. – Вот он где, настоящий ад для рабочих! В сорок лет они уже старики, инвалиды, которых хозяева, как негодную ветошь, выбрасывают на улицу. Здесь нет ни столовых, ни прачечных, ни общественных бань. Даже простой питьевой воды не хватает. Пьют из загрязненных озер и колодцев. Вот, полюбуйся, пожалуйста!

Мы проходили мимо небольшого мутно-зеленого озера. У самого берега валялась дохлая собака, рядом – куча мусора и зловонных отбросов. А невдалеке две женщины полоскали белье.

Бляхин П. [613] Дни мятежные. Трилогия. Повесть о днях моей юности. С. 178-179.

№ 1

Максим Горький:

В Баку я был дважды: в 1892 и в 1897 годах. Нефтяные промысла остались в памяти моей гениально сделанной картиной мрачного ада. […]

Весь день, с утра до ночи, я ходил по промыслу в состоянии умопомрачения. Было неестественно душно, одолевал кашель, я чувствовал себя отравленным. Плутая в лесу вышек, облитых нефтью, видел между ними масляные пруды зеленовато-черной жидкости, пруды казались бездонными. И земля, и все на ней, и люди – обрызганы, пропитаны темным жиром, всюду зеленоватые лужи напоминали о гниении, песок под ногами не скрипел, а чмокал. И такой же чмокающий, сосущий звук «тартанья», истекая из нутра вышек, наполняет пьяный воздух чавкающим шумом. Скрипит буровая машина, гремит железо под ударами молота. Всюду суетятся рабочие: тюрки, русские, персы роют лопатами карьеры канавы во влажном песке, перетаскивают с места на место длинные трубы, штанги, тяжелые плиты стали. Всюду валялась масса изломанного, изогнутого железа, извивались по земле размотанные, раздерганные проволочные тросы, торчали из песка куски разбитых труб и – железо, железо, точно ураган наломал его.

Рабочие вызывали впечатление полупьяных; раздраженно, бесцельно кричали друг на друга, и мне казалось, что движения их неверны. […]

Среди хаоса вышек прижимались к земле наскоро сложенные из рыжеватых и серых неотесанных камней длинные, низенькие казармы рабочих, очень похожие на жилища доисторических людей. Я никогда не видел так много всякой грязи и отбросов вокруг человеческого жилья, так много выбитых стекол в окнах и такой убогой бедности в комнатках, подобных пещерам. Ни одного цветка на подоконниках, а вокруг ни кусочка земли, покрытой травой, ни дерева, ни кустарника. Жутко было смотреть на полуголых детей, они месили ногами зеленоватую, жирную слизь в лужах, группами по трое, по пяти уныло сидели в дверях жилищ, прижавшись друг к другу, играли на плоских крышах обломками железа, щепками. Как все вокруг, дети тоже были испачканы нефтью […]

Утром, стоя на корме шкуны, я с таким же чувством ненависти смотрел на город, гораздо более похожий на развалины города, на снимки разрушенной, мертвой Помпеи, – на город, где среди серых груд камня возвышалась черная, необыкновенной формы, башня древней крепости, но где не видно было ни одного пятна зелени, ни одного дерева, а песок немощеных улиц, политый нефтью, приобрел цвет железной ржавчины. В этом городе не было воды, – для богатых ее привозили за сто верст в цистернах, бедняки пили опресненную воду моря. Дул сильнейший ветер, яркое солнце освещало этот необыкновенно унылый город, пыль кружилась над ним.

Горький А. М. По Союзу Советов//Горький А. М. Собр. соч. в 30 т. М., 1952. Т. 17: Рассказы, очерки, воспоминания. 1924-1936. С. 113-117.

№ 2

А. Сухов (Андрей Бакинский):

Из Киева я бежал в Баку. Трудно представить себе, в отношении природных условий, более безотрадный город, выросший на Апшеронском полуострове только потому, что там находятся редкие по богатству нефтяные источники. Напомню читателю, что в 1900-1904 годах Баку был первым в мире нефтяным центром и стоял впереди Питсбурга и других американских нефтяных городов. Наличность нефти отнюдь, однако, не делает местность более привлекательной и приспособленной для жизни человека. В окрестностях я не помню почти ни одного дерева, если не считать чахлого граната, одиноко стоящего у берега моря.