Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

11 ноября 1901 г. на очередной сходке был избран новый центральный комитет, членом которого стал Иосиф Джугашвили. Выборы, как показал А. В. Островский, состоялись по требованию рабочих, которых не устраивало, что члены комитета назначаются путем кооптации, независимо от мнения рабочих. Список членов избранного комитета варьируется в разных источниках: по всей видимости, в него вошли интеллигенты И. Джугашвили, С. Джугели, Г. Караджев, рабочие З. Чодришвили, А. Окуашвили, председателем выбрали Василия Цабадзе [262]. Но Джугашвили действовал в качестве члена комитета буквально несколько дней, уже на следующем собрании 25 ноября его не было. Между 11 и 25 ноября он перебрался в Батум (см. док. 50).

Предполагалось, что в Батуме Сосо займется пропагандой и организует рабочее движение, но истинная причина переезда, по принятому в литературе мнению, заключалась в том, что он стал всерьез опасаться ареста. Здесь впору задать два вопроса. Во-первых, откуда опасения, если в жандармских документах нет никаких признаков подготовки ареста Джугашвили или же ликвидации Тифлисского комитета в целом (она произошла спустя несколько месяцев, а это значительный срок в жизни революционного подполья). Если В. Кецховели за год до того счел нужным исчезнуть из Тифлиса после организованной им забастовки конки, которая действительно могла повлечь арест, то с Джугашвили в ноябре 1901 г. ничего подобного не произошло. И во-вторых, почему именно Батум? Многие сотоварищи Джугашвили в сходных обстоятельствах перебрались совсем не туда, а в Баку. Так поступил помимо Ладо Кецховели Степан Шаумян. В Баку в отличие от Батума местные условия были таковы, что нелегалы чувствовали себя достаточно комфортно. И все же Сосо отправился в Батум.

Вполне возможно, что в ноябре 1901 г. появились какие-то признаки того, что он попал в поле зрения жандармов. Возможно также, что Сосо проявил избыточную осторожность. Позднее враги Сталина любили упрекать его в трусости. Но если бы он был совершенным трусом, пугающимся первых, призрачных намеков на возможность ареста, то что бы такой человек вообще делал в революционном подполье, как бы он там оказался? Здесь нам в очередной раз приходится сталкиваться с полнейшей непоследовательностью сталинских врагов. Его называли трусом, а также главой боевиков-террористов, участником (лично!) тифлисской экспроприации и, наконец, бандитом-уголовником. Как согласовать все это между собой? Можно вообразить совмещение в одном лице боевика, экспроприатора и уголовника; однако как тот же самый деятель мог оказаться человеком не в меру боязливым?

В связи с переездом Сосо из Тифлиса не следует обходить молчанием еще одно обвинение. Оно содержится в воспоминаниях меньшевика Георгия Уратадзе. Он лично познакомился с Джугашвили позднее, поэтому начальные шаги его революционной биографии излагал с чужих слов. «Вот эта биография: учился он в духовной семинарии и вышел из третьего класса в 1899 году. В этом году он начал заниматься в кружках среди рабочих, но в организацию еще не вступил, так как в этом году тифлисская организация состояла из одного только тифлисского комитета, а там не так легко принимали «новичков». Ему дали два кружка для занятий. В этих кружках он с первых же дней стал интриговать против главного их руководителя – С. Джибладзе. Когда это обнаружилось, организация дала ему соответствующее наставление и предостережение. И когда это не подействовало, а он все продолжал, – организация предала его партийному суду. Это был первый партийный суд, который создала социал-демократическая организация Грузии, чтобы судить партийного товарища. Суд состоял из районных представителей. После допросов суд единогласно постановил исключить его из тифлисской организации, как клеветника и неисправимого интригана» [263].

Если понимать текст Уратадзе буквально, то Сосо сначала не был принят в тифлисскую организацию, затем из нее исключен, и все это около 1899 г. Впрочем, Уратадзе неверно указывает и класс семинарии, из которого был исключен Джугашвили. Справедливости ради сделаем поправку на то, что мемуарист не был непосредственным свидетелем описываемых событий. Его рассказ решительно противоречит всем прочим сведениям, да и здравому смыслу. Невозможно себе представить, чтобы Сосо, будь он на самом деле исключен из организации партийным судом, одновременно делал успешную партийную карьеру и выдвинулся даже в члены комитета. Остается считать, что исключение его из партии – не что иное, как несбыточная мечта тифлисских меньшевиков, мечта, возникшая, конечно, позднее, когда Коба был уже влиятельным большевиком и сильным раздражителем для однопартийцев-меньшевиков и тем более когда он стал советским вождем. В реальности исключить его из партии они не могли. Судя по всему, даже в самых горячих дискуссиях и склоках меньшевики и большевики не переступали определенной черты: если бы фракции принялись исключать друг друга из партии, сама партия весьма быстро прекратила бы свое существование. Но в мечтах, задним числом, тифлисским меньшевикам грезилось исключение Кобы то на заре его работы в Тифлисе, то после тифлисской экспроприации.

Из этого рассказа Уратадзе следует принять во внимание, пожалуй, только обвинение Джугашвили в интриганстве. Оно, скорее всего, также должно быть обращено на более позднее время. В 1900-1901 гг. Сосо был еще молод и вряд ли успел вполне постичь ту науку манипуляции и интриги, которой столь виртуозно владел впоследствии. Но, возможно, уже сделал первые шаги на этом поприще.

Как бы то ни было, отнюдь не исключение из тифлисской организации послужило причиной его отъезда из города в ноябре 1901 г. Затруднительно говорить и об угрозе ареста, хотя это более вероятно. Вполне, конечно, возможно, что он и впрямь принял вызов (перед этим будто бы Карло Чхеидзе объявил, что Батум слишком хорошо просматривается полицией и вести там подпольную работу «немыслимо» [264]) и отправился организовывать рабочее движение во втором по величине промышленном городе Грузии. Представляется также, что могла существовать еще одна причина, по которой Батум был выбран местом пребывания И. В. Джугашвили, но об этом далее.

Документы

№ 1

Эквтиме Сартания:

У нас большинство грузинских рабочих были из Западной Грузии. В дни отдыха они ходили разодетые в черкесках, с кинжалами и пистолетами. Моей мечтой было приобрести такое же одеяние. […] Маевка была проведена и в 1896 г., но в этой маевке уже не участвовали более передовые рабочие [265]. С этого года стало заметно, что они переменились: уже не носили черкеску, не принимали участия в плясках, устраиваемых в воскресные дни в Нахаловке, не ходили кутить по духанам, подстригали бобриком волосы, одевались в синие рубахи и носили на голове шляпы. Такими в то время в главных мастерских были Вано Стуруа, И. Копалейшвили, В. Джибладзе, З. Чодришвили, а в депо – Бочоридзе и другие. Меня изумляло их поведение. Подражая им, я сшил себе черкеску и научился плясать, неоднократно бывал с ними на свадьбах и вообще был с ними в хороших отношениях. Но после синих рубах они начали относиться к нам иначе. Мне это не нравилось, но высказать им этого я не мог.