Хосе Мартинес - Мой генерал Торрихос

Я сообщил генералу о ситуации с Серной, и он послал Лидию, женщину Рохелио, чтобы она вытащила его из Гондураса. И Эрнесто, как мы звали тогда между собой Ленина Серну, вернулся и жил в доме Рохелио, пока у него не зажила нога. Днём он много читал, а потом до ночи рассказывал свои истории и пил вино.

Помню, как однажды вечером генерал встречался с группой никарагуанских революционеров, среди которых был и наш «Эрнесто». И сказал в беседе с ними, что «революционер должен уметь администрировать политические пространства». Эрнесто кивнул, как бы соглашаясь с этим, и вслух повторил: «администрировать политические пространства», подчёркивая тем самым глубину высказанной генералом мысли. Генерал с удивлением посмотрел на него, похоже, думая, что сам не заметил, как сказал что-то важное. И Эрнесто вновь кивнул, соглашаясь с ним.

Когда все ушли, генерал, видимо, удовлетворённый встречей, с гордостью сказал мне: «Этот парень – торрихист». Сказал это с простотой и нескромностью, свойственной простодушным беднякам.

После триумфа сандинистов наш Херардо – Рикардо Лара Парада – перебрался в Никарагуа, где служил в охране Томаса Борхе и преподавал в военном училище то, что он знал лучше всего, – искусство партизанской войны. Сандинисты сначала победили в такой войне, а потом начали изучать, как это делается. Потом, после объявленной в Колумбии амнистии, вернулся в свою страну и был избран членом муниципии в Барранкабермеха.

Однажды, уже поздно вечером, когда мужья возвращаются по домам, Росио услышала какие-то хлопки, но не придала им большого значения. Моника вошла в спальню мамы и сказала, что в дверях дома лежит мёртвый человек. Это был её отец с четырьмя пулевыми дырами в теле, две из которых – в голове.

Его убили не враги. Его убили его собственные сограждане. Как будто миру не хватает Роке Дальтона, Анны Марии… Надо было убить Рикардо Лара Парада, чтобы торжествовал враг и чтобы борьба за справедливость стала ещё более долгой и болезненной. И чтобы тем, кто недостаточно созрел политически, захотелось бы сказать Рейгану, чтобы он захватил весь мир и подавился им, а меня послал бы к чёртовой матери в ад, раз уж убили Херардо, и не кто-нибудь, а его собственные товарищи.

Всего четыре дня перед этим он был у меня проездом из Никарагуа. Привёз моей дочке прелестную тряпочную куколку, которую он назвал Никарагуаночка.

Если бы был тогда ещё жив генерал, он был бы потрясён. Он был одним из самых лучших людей в мире, которых я знал. И этот мой брат, товарищ, огромные руки которого могли разом обнять многих, теперь недвижно лежал на пороге своего дома, и тонкая струйка крови вытекала из его рта…

Хочу вспомнить и Луиса Гуагнини. С Торрихосом, из-за Торрихоса или благодаря Торрихосу наша страна обрела тогда международное признание и престиж. И благодаря трём факторам.

Прежде всего это участие народных масс в государственных и официальных органах страны. Второе – это наша дипломатическая конфронтация с Империей. И третье: мы были убежищем для таких людей, как Гуагнини, которые приезжали в Панаму по разным причинам. Революционеры, изгнанники, беженцы, интеллектуалы, руководители профсоюзов, преследуемые властями их стран люди… все они находили в нашей стране дом, убежище, пространство, чтобы передохнуть, обрести новое дыхание для борьбы.

Гуагнини привёз в Панаму полковник Диас. Привёз как журналиста, чтобы он написал о панамском проекте. Гуагнини работал в Перу во времена Веласко Альварадо и написал тогда статью под названием «Перуанский проект». Через несколько дней своего пребывания в Панаме и после долгих бесед с Асканио Вильяласом, который тогда руководил реализацией проекта интегрального развития провинции Байяно, решил написать книгу «Панамская модель». Написал и опубликовал в журнале две главы этой книги. Его убили, когда он писал её третью главу.

А тогда полковник Диас попросил меня сопроводить аргентинца в его поездке по стране. Я, почему-то думая, что этот аргентинец, как все они, вероятно, большой педант, попросил генерала избавить меня от этой миссии. Он согласился. И только потом, когда я узнал его поближе, наоборот, попросил, чтобы именно мне позволили сопровождать его.

Луис Гуагнини в юности

Однажды я привёз его в Фаральон вместе с его женой и маленьким сыном. Он хотел представить их генералу. Мальчишка при этом закатил генералу пощёчину. Это цена, которую часто платил генерал, будучи большим «чикиллеро» (имеющим слабость к детям. – пер.). Однажды, будучи на Кубе в пионерском лагере, он заметил очаровательную малышку лет пяти, не больше. Подошёл к ней, взял на руки, поднял и заговорил по-детски: «Это кто тут у нас такая красивая, такая драгоценная?» И вдруг эта девчонка ответила ему, чётко произнося слова, как отрезала бритвой: «Я – марксистка-ленинистка!» Генерал молча, осторожно, как будто держал в руках взрывчатку, опустил её на землю и пошёл дальше. Кто его научил быть таким «чикиллеро»?

Когда Гуагнини вернулся в Аргентину, он исчез. Его исчезли. Я не был тогда уверен в том, что он был партизаном. Думал, просто интеллектуал. Хотя для фашизма этого достаточно, чтобы считать его врагом. И фашисты не ошибаются.

Потом я узнал, что он был партизаном и занимал важный пост в организации – отвечал за пропаганду и публикации.

Генерал сделал всё возможное, чтобы спасти его. Даже послал в Аргентину для переговоров с генералом Галтьери, «героем» войны за Мальдивы, своего племянника Эфебо, брата полковника Диаса. Эфебо вернулся с информацией о том, что Луис Гуагнини почти наверняка убит.

Луис был элегантен, держал себя с достоинством и вместе с тем обладал большими способностями в решении политических вопросов. Из всех ушедших моих друзей он – единственный, который не приходит ко мне во сне и воспоминаниях, как будто бы отвергает тем самым свою смерть и притворяется, что, собственно, и жизнь его особо не интересует.

Нет, я не прав, не единственный. То же происходит у меня и с генералом. Возможно, по той же причине, что и с Гуагнини, а возможно, потому, что земля, в которой он сейчас лежит, ему интересна больше, чем те удовольствия, которые я мог бы предложить ему: пробежки в парке старого гольф-клуба, бокал вина или любовь женщины.

Не то происходит с Германом Помарисом, который сразу и долго после своей смерти посещал меня почти ежедневно, чтобы почувствовать вместе со мной то, что чувствую я. Но должен признаться, что со временем я привыкаю к тому, что его нет, и он приходит ко мне всё реже и реже.

То же происходит и с Эдуардо Контрерасом, гордецом, не любившим доедать лишнее… Время от времени я вижу, как он удивлённо смотрит на меня с его особой улыбочкой, которая за столько лет, прошедших после его смерти, осталась неизменной.