Элиан Вьенно - Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

На этом рассказ Маргариты как свидетельницы Варфоломеевской ночи заканчивается. Если она умалчивает о подробностях, которых недостает историкам, чтобы восстановить ход трагедии, — об этом можно пожалеть, но королева Наварры не претендовала на то, что пишет исторический труд. Содержит ли он не всё, что знала принцесса? Это возможно, но не бесспорно, ведь она дала нам одно из самых полных описаний некоторых аспектов резни — конечно, тех, с которыми столкнулась лично. Что касается сказанного ею, то мы видели, что его подтверждают многие другие рассказы. Так что неминуемо надо сделать вывод, который, кстати, совпадает с выводом многих историков, что ее свидетельство — одно из самых достоверных.

Рано утром те вожди гугенотской партии, которым не удалось бежать, как Сегюру-Пардайяну, Монтгомери и видаму Шартрскому, были убиты, в том числе Ларошфуко и Телиньи, один из тех, кто подписал Сен-Жерменский мир. Колиньи прикончили в постели. На этом операция, задуманная Екатериной и ее советниками как, вероятно, акция ограниченного масштаба, почти закончилась. Начался «третий акт» резни. В Париже, враждебном к протестантам, распаленном проповедями и, вероятно, увидевшем в ночных расправах образец для подражания, начались массовые убийства, которые продолжались несколько дней и которых избежали очень немногие реформаты. Даже королевская семья в ужасе заперлась в Лувре, «откуда король, безо всякого результата, отдавал прево, эшевенам и милиции приказы прекратить эту бойню» [81] Cloulas , Catherine…, p. 295. . Но закончилась бойня лишь через несколько недель, а то и месяцев: весть о резне, молниеносно распространившись по всей Франции, вызвала сходные побоища во многих регионах [82] См. исследование Janine Garrisson , Tocsin pour un massacre: la saison des Saint-Barthélemy, Paris, Éd. d'Aujourd'hui, 1975. .

Этот страшный «праздник», как его назвали современники, в ближайшем будущем отнюдь не стал поводом для гордости. В то время как Испания и папа аплодировали, Корона предпринимала все усилия, чтобы убедить союзников, что не несет ответственности за тысячи убитых. Сначала она выдвинула версию ссоры Гизов и Шатийонов, потом предпочла версию гугенотского заговора. Атмосфера в Лувре была гнетущей. Карл не совсем пришел в себя после бедствия и впал в меланхолию, несмотря на рождение дочери в сентябре. Екатерина поставила под плотный контроль Конде и короля Наваррского, которые обратились в католичество соответственно 12 и 26 сентября и, находясь почти на положении пленников, были вынуждены притворяться добрыми католиками. Герцог Алансонский, не допущенный во время Варфоломеевской ночи в кабинеты, где принимали решения, был озлоблен и с трудом возобновлял переговоры о браке с Елизаветой Английской, заметно охладевшей к этой идее после недавних событий. Герцог Анжуйский без энтузиазма подумывал о выставлении своей кандидатуры в короли Польши, о чем шла речь несколько месяцев назад, но участие в резне сильно подорвало его репутацию [83] В апреле 1572 г. скончалась королева Польши. Ее супруг Сигизмунд Август II не имел законных детей, и после него корона должна была стать вакантной; еще с лета, полагая, что сейм может избрать герцога Анжуйского, Екатерина отправила на разведку Жана де Баланьи, незаконного сына епископа Жана де Монлюка; в конечном счете, переговоры проведет последний. . Что касается Маргариты, она оказалась в катастрофическом положении: молодая супруга глубоко униженного монарха, ставшая подозрительной для всех, бессильная посредница меж двух враждебных лагерей — казалось, и на ее политической карьере, и на личном счастье поставлен крест.

Сознавала ли масштаб бедствия Екатерина? Ощутила ли она на сей раз в какой тупик попала дочь? Замышляла ли она новую комбинацию? Но всяком случае, она предложила Маргарите одну лазейку. «Пять или шесть дней спустя те, кто затеял это деяние, поняли, что не достигли своей главной цели (а таковой были не столько гугеноты, сколько [гугенотские] принцы крови), и, поддерживая раздражение по поводу того, что король мой муж и принц де Конде (младший) были оставлены [в живых], а также понимая, что никто не может посягать на короля Нваррского, поскольку он — мой муж, они начали плести новую сеть. Королеву мою мать стали убеждать в том, что мне нужно развестись» [84] Отметим, что все это рассуждение опять-таки снимает с Екатерины всякую ответственность за убийство Колиньи. . Екатерина приступила к делу без обиняков: «Я узнала об этом уже во время Пасхальных праздников […]. Она взяла с меня клятву, что я скажу правду, и потребовала ответа, исполнял ли король мой муж свой супружеский долг, и если нет, то это повод для расторжения брака. Я стала ее уверять, что не понимаю, о чем она меня спрашивает. […] Но как бы то ни было, поскольку она выдала меня замуж, в этом положении я и хотела бы оставаться» [85] Вероятно, этот разговор имел место не «пять или шесть дней спустя» после резни, как пишет в «Мемуарах» Маргарита, — упоминание «Пасхальных праздников» это исключает; королева часто делает ошибки, когда речь заходит о хронологической привязке событий. . Историки немало повеселились в связи с этой репликой, на их взгляд, очень наглядно показывающей лживость Маргариты. Напомним, что оснований для этого они, вероятно, не имели: принцессы находились под строгим надзором вплоть до свадьбы, и самые серьезные биографы Маргариты признают, что плотской связи с Гизом у нее не было. Так что король Наваррский был первым мужчиной (если не последним), которого она «познала», и с уверенностью судить о его мужских качествах она не могла. Если что здесь и может вызвать улыбку, то не сам ответ молодой женщины, а рефлексия мемуаристки, которая с удовольствием пересказывает эту беседу (к тому времени, когда она писала, она уже была не столь наивна) и, вероятно, вносит сюда прозрачный намек на пресловутые ароматы мужа: «Могла пи я тогда говорить правдиво, как та римлянка, на которую разгневался ее муж за то, что она его не предупредила о его дурном дыхании, и ответившая, что была уверена в том, что у всех мужчин пахнет так же, потому что, кроме него, ни с кем не была близка…»

Интересней, однако, та позиция, которую она заняла тогда и о которой напоминает здесь: она не претендовала на то, чтобы быть единственной женщиной для сына Жанны д'Альбре, но если уж их судьбы были связаны, она не собиралась его «покидать», как выразится позже. Прежде всего потому, что, даже если накануне резни она за него и не вступалась, то знала: если его пощадили, это имеет отношение к их браку, и чувствовала ответственность за мужа. Король Наваррский выглядел тогда немного нелепой фигурой, и она считала, что он неспособен постоять за себя в том волчьем мире, с которым она начала знакомиться; ей понадобится много времени для осознания, что на самом деле Генрих намного сильней, чем она, что его нескладность — только видимость, что позвоночник у него гибкий. Второй причиной ее отказа развестись было нежелание оставаться игрушкой в руках Екатерины. Пусть она не была влюблена в супруга, пусть казалось, что будущего у нее нет, — она умела вести свою игру. Впрочем, был ли у нее выбор? Разве мать много раз не продемонстрировала ей, что воспринимает ее только как пешку на политической шахматной доске и что ее ласки соразмерны выгодам, какие можно извлечь из дочери? Через много лет, вспоминая в разговоре с Дюплеи об этой беседе, она добавит и мятежных ноток, заметных в рассказе этого историографа: «Королева Маргарита сказала мне […], что, после того как она отдала сердце королю Наваррскому, […] королева Екатерина, ее мать, велела ей снова полюбить герцога де Гиза, чего та не пожелала слышать и открыто сказала, что сердце у нее не из воска» [86] Dupleix , Histoire générale…, vol. 3, p. 784. Как интерпретировать это предложение «снова» полюбить герцога де Гиза? Судя по тому, что мы знаем о Екатерине, она никак не могла предложить дочери адюльтер; также невозможно, чтобы она планировала вместе с разводом Маргариты устроить и развод Гиза, это было ей не под силу; с другой стороны, идиллические отношения между Гизом и Маргаритой тогда уже остались в далеком прошлом; надо полагать, либо Екатерина использовала эту формулу по аналогии, предлагая дочери другой брак и на сей раз с мужчиной, которого та могла бы выбрать сама (как в свое время предпочла бы выбрать герцога де Гиза), либо аналогию провела сама Маргарита, либо, что представляется наиболее вероятным, ее слова по-своему изложил Дюплеи… как у него бывало не раз. . По всем этим причинам: верности королю Наваррскому, стремления его защитить, нежелания быть объектом манипуляций — она отвергла предложение Екатерины, хотя решение последней было мудрым. Но герои мудрыми не бывают, выгода для них не на первом месте, они доблестно приходят на помощь союзникам и, главное, никогда не возвращаются в отчий дом, покинув его… Вся культура Маргариты, вся ее личность и уже вся ее биография были несовместимы с грубой сделкой, предлагаемой матерью. Так что она сделала свободный выбор, куда более свободный, чем в день свадьбы, — остаться с королем Наваррским, и перешла Рубикон. Отныне ей придется искать политический путь, который даст возможность выполнять это очень сентиментальное, чисто моральное обязательство.