Элиан Вьенно - Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Не один Ронсар воспевал союз короля и королевы Наваррских и присущие обоим добродетели — этим занимались все поэты, как находившиеся при дворе, так и искавшие покровительства; некоторые тем самым получили боевое крещение и с тех пор вошли в круг Маргариты [71] См. статью: Catherine Magnien-Simonin , «La jeune Marguerite des poètes (1553–1578)»//Marguerite de France, reine de Navarre et son temps, Actes du colloque d'Agen, 12–13 octobre 1991, Agen, Centre Matteo Bandello, 1994, p. 135–158. . Пиры, маскарады, турниры, балеты, музыка и всевозможные забавы увенчали эту свадьбу, которая, как полагали, заложила основу мира для народа и которая выльется в одну из ужаснейших кровавых трагедий но французской истории.

Свадьба Маргариты Французской и Генриха Наваррского не только не установила желанный мир, но даже ускорила наступление гражданского и религиозного хаоса. В пятницу 22 августа 1572 г., то есть всего через четыре дня после свадебной церемонии, в адмирала Колиньи, вернувшегося в свой особняк на улице Бетизи после игры в мяч с королем и его друзьями, стреляли из аркебузы с намерением убить, но только ранили его в локоть и в кисть руки. Это был «первый акт» Варфоломеевской бойни, если принять терминологию, часто используемую историками. Для понимания этой французской национальной трагедии, которой предстояло оставить столь глубокие и прочные следы в сознании людей, но которая все еще по большей части остается исторической загадкой, свидетельство Маргариты очень важно. В самом деле, помимо сеньора де Мерже, секретаря графа де Ларошфуко, она была единственным очевидцем, который оставил описание ночной резни в Лувре, и ее сообщение намного содержательней и полней, чем у Мерже. С другой стороны, она была единственным членом королевской семьи, составившим об этом неофициальный рассказ, написанный не «по должности», более чем через двадцать лет после драмы и исключительно для потомства. Наконец, находясь в самом сердце конфликта, Маргарита осталась — несомненно, ее положение было уникальным — целиком вне его, поскольку, как патетически объясняет она сама, «гугеноты считали меня подозрительной, потому что я была католичкой, а католики — потому что я была женой гугенота, короля Наваррского». Так что ее свидетельство, незаменимое и бесконечно ценное, следует внимательно изучить, тем более что его иногда оспаривали.

Напомним прежде всего существующие интерпретации. Первая тайна связана с покушением на Колиньи, делом рук человека, которого быстро опознали: это был Лувье де Моревер, наемный убийца, принадлежавший к клану Лотарингцев (вероятно, человек герцога д'Омаля, дяди герцога де Гиза). Кто был заказчиком? Современники, понятно, увидели здесь прежде всего новое проявление вендетты, вспыхнувшей мосле убийства девять лет назад герцога Франсуа де Гиза; в самом деле, семья последнего подозревала, что руку Польтро де Мере направил адмирал, и с тех пор повсюду кричала, что хочет отомстить; однако подпись казалась слишком явной, а руководители католической партии были слишком популярны, чтобы у них не нашлось многочисленных защитников. Заказчика кое-кто усматривал и в лице короля Карла, который якобы по-макиавеллиевски организовал два года назад сближение Короны с гугенотами, чтобы получить возможность поймать их и сеть во время свадьбы своей сестры с королем Наваррским и всех перебить; но привязанность короля к адмиралу была тогда настолько общеизвестна, что эту версию восприняли скептически. Под подозрение попал и герцог Анжуйский — ведь это он, приказав убить Конде при Жарнаке, начал политику устранения гугенотских вождей; но он пользовался очень хорошей репутацией у католиков и еще не стал козлом отпущения для реформатов. Наконец, именем, устраивавшим всех, было имя Екатерины Медичи, которая нашла себе врагов в обоих лагерях, с давних пор стравливая их, которая была женщиной и вдобавок итальянкой: это якобы она пожелала избавиться от человека, который начал оказывать на ее сына Карла больше влияния, чем она сама, и вел дело к неизбежной войне с Испанией.

Разгадать эту загадку пытались многие историки и далеко еще не пролили на нее полный свет [72] Cм. Henri Dubief , «L'historiographie de la Saint-Barthélemy»//Actes du colloque L'amiral de Coligny et son temps (Paris, 24–28 octobre 1972), Paris, Société de l'histoire du protestantisme français, 1974, p. 351–365. Из более поздних см.: Sutherland , The massacre of St. Bartholomew. Jean-Louis Bourgeon, «Les légendes ont la vie dure: à propos de la Saint-Barthélemy et de quelques livres récents»//Revue d'histoire moderne et contemporaine, 34, janv.-mars 1987, p. 102–116. . Если мнение о предумышленном характере событий Варфоломеевской ночи давно отвергнуто и с Карла как будто сняли ответственность за первый акт, Екатерина по-прежнему остается главной обвиняемой, хотя историки расходятся во мнениях, действовала ли она, привлекая сообщников (герцога Анжуйского и Гизов, то есть герцога, его мать и дядю) или же используя их [73] И. Клула пишет, что Екатерина вошла с соглашение с «Анной д'Эсте, герцогиней Немурской, желавшей, чтобы Колиньи поплатился за смерть ее первого мужа» ( Cloulas , Catherine…, p. 283–284); по мнению Бабелона, «воля Екатерины не вызывает сомнений», и она «легко нашла подходящее орудие для ее осуществления — герцога де Гиза» ( Babelon , Henri IV, p. 183–184); Жан-Мари Констан тоже говорит об «использовании Гизов королевой во время Варфоломеевской ночи» ( Jean-Marie Constant , Les Guise, Paris, Hachette, 1984, p. 69); Шевалье возлагает ответственность за покушение на Екатерину и герцога Анжуйского ( Chevallier , Henri III, p. 159 et suiv.); Эмманюэль Ле Руа Ладюри пишет, что Екатерина хотела нанести «двойной или тройной удар»: вернуть себе влияние на Карла IX, лишить гугенотскую партию вождя, чтобы сорвать планы похода во Фландрию, и в то же время подорвать репутацию Гизов, которых, бесспорно, должны были счесть виновниками убийства ( Le Roy Ladurie , L'Etat royal…, p. 22). . Одна лишь английская исследовательница Никола Мэри Сазерленд в недавней работе, которая очень хорошо документирована, но которую, к сожалению, французские историки в большинстве игнорируют, поставила под сомнение «дурацкий тезис о материнской ревности» [74] Sutherland , The massacre of St. Bartholomew…, p. 328. . Она настаивает, что настолько искушенная в политике женщина, как Екатерина, не могла рисковать, организуя убийство вождя партии гугенотов, поскольку это создавало опасную ситуацию, при которой упорные старания восстановить гармонию между обеими конфессиями и создать новые союзы с Англией и немецкими князьями, на что было потрачено два года, окажутся напрасными. Историк также подчеркивает, что Гизы со времен подписания Сен-Жерменского мира в большей или меньшей степени находились в немилости, и если они могли действовать сообща с герцогом Анжуйским (тогда очень близким к ним), то маловероятно, чтобы они согласовывали что бы то ни было с Екатериной. Она показывает, что Колиньи далеко не был поджигателем войны, только и мечтающим мчаться на помощь союзникам в Соединенных Провинциях, а Карл и его мать сохраняли единое мнение насчет фламандского предприятия. Наконец, Сазерленд называет имена других людей, которые могли желать смерти адмирала больше, чем французская корона, и больше выгадывали от его устранения, — например, Филипп II, видевший в нем главного врага католической религии во Франции, или герцог Альба, который опасался его появления в Нидерландах и легко мог подослать кого-нибудь, чтобы расправиться с ним в Париже.