Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

Солдат — «пуалю», готовый умереть за Родину

Перечитывая эти тексты — а подобных свидетельств много, — историк задается вопросом, как эти люди могли «держаться» больше четырех лет (восстания 1917 года быстро сошли на нет). Здесь можно выдвинуть три гипотезы, и все они будут связаны с частной жизнью. Во–первых, это отношение к смерти, которое пока свойственно Новому, а не Новейшему времени. Тогда смерть воспринималась как норма. В межвоенный период такое отношение к ней пошатнулось, а после II Мировой войны смерть стала «скандалом» (появились антибиотики, развилась кардиохирургия и т. д.). Во–вторых, война создала новую иерархию, в основе которой лежало личное мужество и цельность. Угроза смерти уничтожила всемогущество денег. Появилась новая элита, у которой в обыденное мирное время не было такой возможности. «Лишь мужество и сила духа не умирают», — говорил Стендаль. Когда начинается атака, социальное положение перестает играть какую–либо роль и становится мишурой: все люди оказываются обнаженными. Чувство солидарности преодолевает социальную рознь. Немец — это «бош», убийца «моего брата», и желание отомстить превосходит усталость и страх. Наконец, всеми солдатами движет национализм, обостренный потерей Эльзаса и Лотарингии. «Бош» — наследственный враг, хищник, захвативший две наши провинции. Справедливость и право — на французской стороне. Можно говорить о самой настоящей патриотической религии, которая вдалбливалась в головы как в светской школе (с 1880–х годов детей с начальной школы учили обращаться с оружием на деревянных моделях ружей), так и в религиозных учебных заведениях. Национализм был «ценностью», разделяемой и правыми, и левыми (левыми в меньшей степени) — это объясняет крах интернационализма в 1914 году. С этой точки зрения флаг–триколор, то есть отказ от только белого (символа монархии) и только красного (символа социализма) и их объединение с синим, выражает консенсус христиан и неверующих. Священники были такими же хорошими офицерами, как и учителя. Сменив кропило на саблю, отказавшись от всякого экуменизма, французские священники ринулись на немцев, на «бошей», на врагов. Французы и немцы, два христианских народа, убивали друг друга на протяжении более чем четырех лет. Сегодня это патриотическое рвение может показаться несколько наивным, однако именно оно дало возможность Франции победить, а немецкой армии — избежать полного уничтожения в 1918 году. То, что французская победа была достигнута благодаря гражданским лицам в военной форме — «пуалю», признают все участники боевых действий. Скрупулезно изучая памятники погибшим, Антуан Про подчеркивает, что в церемониях открытия памятников или поминовения нет намека на культ личности [130] Prost A. Les monuments aux morts // Les Lieux de mémoire / Sous la dir. de R Nora. Paris: Gallimard, 1984. P. 195–228. . Этот автор настаивает на недоверии, даже враждебности «пуалю» к профессиональным военным: лучший контакт существовал у солдат с мобилизованными офицерами, потому что они были «руководителями близкими и гуманными, очень похожими на людей, которыми командовали, такими же мобилизованными гражданскими лицами, их власть была лишь временной, и, как и солдаты, они страдали и погибали». Памятники погибшим устанавливались не по инициативе государства, его помощь была весьма скромной (закон от 25 октября 1919 года), и тем не менее большинство из 38 000 коммун воздвигают их и торжественно открывают до наступления 1922 года. По мнению Антуана Про, было четыре типа памятников: гражданский памятник, очень строгий, без излишеств (список погибших, возможно, военный крест); патриотический памятник, изображающий солдата–триумфатора (в качестве примера — статуя работы Эжена Бене, воспроизведенная в девятистах экземплярах); патриотический надгробный памятник: скульптура умирающего солдата рядом с матерью и супругой; пацифистский, антимилитаристский памятник (например, памятник в Ша–то–Арну изображает человека, ломающего шпагу, и подпись гласит: «Будь проклята война»; на памятнике в Сен–Мартен–д’Эстрео можно прочитать: «Итог войны: более 12 миллионов убитых… Огромные состояния, сколоченные на людском горе. Невиновные у расстрельного столба. Виновным —почести… Будь проклята война и те, кто ее развязал»). Ежегодные поминовения погибших организуются не властями, а обществами участников боевых действий. «Очень важно, что праздник 11 ноября лишен какой бы то ни было военной атрибутики. Никаких построений, никаких смотров, никаких парадов. Мы отмечаем праздник мира. Это не праздник войны» (Journal des mutiles, 14 октября 1922 года), «11 ноября — это день траурных церемоний. Минута молчания, светская форма молитвы. До нее или после–чтение списка имен всех погибших из коммуны, и после произнесения каждой фамилии кто–то из детей– школьников или ветеранов говорит: „Отдал жизнь за Францию" или „Пал смертью храбрых". <���…> Мы не прославляем ни армию, ни даже Родину. Напротив, это Родина отдает дань памяти своим гражданам <���…>. Кто говорит? Те, кого выбирают ветераны боевых действий. Никаких звезд, знаменитостей. Республика — это такая форма правления, где граждане должны научиться служить незаинтересованно и исходя из личных убеждений. Не цитируют ни Фоша, ни Жоффра, ни Петена. <���…> Живые напоминают себе, что они должны быть достойными мертвых <���…>. Церемонии и ноября — это единственный республиканский культ, который оказался успешным во Франции и который был единодушно принят народом» (А. Про). Тот же автор приходит к заключению: «Республика, которая ничему не учится и не прославляет себя, — это мертвая республика, то есть такая, за которую больше не умирают: это мы увидели в мае 1958 года и уже в 1940–м». Многие из детей, произносивших на траурных церемониях: «Отдал жизнь за Францию», были сиротами: в дни войны они появлялись вдруг в школе в новых, тщательно отглаженных черных блузах. Шокирующий пример слияния частной и публичной жизни.

«Великая война», ровесница Русской революции, открывает новую эру в истории человечества. Финансовая нестабильность, безработица — то, с чем раньше сталкивался народ, — теперь коснулись и буржуазии. После многих лет «промывания мозгов» никто ни во что не верит. В семьдх детям без конца рассказывают о войне. В каждой семье были вдовы, сироты, инвалиды; самое тяжелое впечатление производили инвалиды с изуродованными лицами. За столом вспоминают Дарданеллы, Верден, «зверства бошей», прославляют героев, клянут уклонистов, отсидевшихся в тылу, тех, кто нажился на войне, «нуворишей». С теми, кто в тяжелые годы «отсиделся в тылу», переставали общаться. Ветераны–однополчане периодически устраивали встречи, вспоминали войну. Очень многие были практически раздавлены годами ужаса, не смогли адаптироваться к мирной жизни, которая через несколько лет будет сотрясена Великой депрессией. Тех, кто выжил под Верденом, было вдвое меньше тех, кого туда послали, и встречающимся ветеранам, чтобы добраться туда, хватало половины предусмотренного количества грузовиков. Это было неизгладимое воспоминание, лишавшее сна, являвшееся в ночных кошмарах. И очень быстро стало понятно, что та война — не последняя. 1923 год — мюнхенский путч; с конца 1929–го — Гитлер, его «карьера, которой могло не быть» (но на деле она была неизбежной) [131] Намек на антигитлеровскую пьесу Бертольта Брехта «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть». — Примеч. ред. . Французские семьи попали в тиски: вспоминали ужасы войны и боялись ее возможного повторения. Все это вызывало апатию. Нацизм расцветал: восстановление военной службы, ремилитаризация рейнской зоны, аншлюс, Мюнхен… Никто ничего не делал. Солдаты I Мировой в массе своей были настроены пацифистски: «Это не должно повториться». Погибшие на Великой войне были, если можно так выразиться, избранными. Это были в массе своей молодые мужчины в возрасте от восемнадцати до тридцати двух лет; если бы они выжили, то в межвоенный период заняли бы ответственные посты и могли бы дать адекватный ответ вызовам, которые «кризис» бросил экономике, спавшей до 1914 года и разрушенной войной. Нет слов, чтобы описать тоску 1930–х годов, когда весь народ, поглощенный воспоминаниями о вчерашних ужасах, погрузился в ожидание, которое закончилось Холокостом.