Марк Галеотти - Воры. История организованной преступности в России

Неудивительно, что города становились колыбелью не только новых политических сил — в том числе будущей коммунистической партии, — но и новых типов преступности и преступников. За период между 1867 и 1897 годами население Санкт-Петербурга и Москвы выросло почти втрое, с 500 000 до 1,26 миллиона и с 350 000 до 1,04 миллиона человек соответственно [71] Gattrell, The Tsarist Economy , стр. 67. . Рабочие жили в основном в переполненных, плохо вентилируемых и грязных бараках, предоставленных работодателями, где порой спали на одних нарах по очереди [72] Robert Johnson, Peasant and Proletarian: The Working Class of Moscow in the Late Nineteenth Century (Leicester: Leicester University Press, 1979), стр. 84. . И такие еще считались счастливчиками. В 1840-е годы отчет комиссии, изучавшей условия жизни городской бедноты в Санкт-Петербурге, нарисовал картину катастрофической скученности и нищеты. В одной квартире большого дома могло жить до 20 взрослых человек. В одном случае комнату площадью 6 квадратных метров делили в течение суток 50 взрослых и детей [73] Reginald Zelnik, Labor and Society in Tsarist Russia: The Factory Workers of St. Petersburg (Stanford: Stanford University Press, 1971), стр. 52–56. . К 1881 году четверть всего населения Санкт-Петербурга жила в подвалах, где каждое спальное место делилось между двумя-тремя рабочими [74] Lincoln, In War’s Dark Shadow , стр. 118. . Условия были ужасными, рабочий день длился по 14 и более часов, зарплата была минимальной, а техника безопасности практически отсутствовала [75] Убедительный рассказ о полной бедствий жизни городских рабочих приведен в главе «Life in the lower depths» в книге Lincoln, In War’s Dark Shadow , стр. 103–134, а также в несколько приукрашенном художественными деталями, но все же достаточно точном с научной точки зрения исследовании Henri Troyat, Daily Life in Russia under the Last Tsar (Stanford: Stanford University Press, 1961) — особый интерес представляют главы 5, «Baths, traktirs and night shelters» (стр. 51–62) и 7, «The workers» (стр. 87–107). .

Рабочие жили в тяжелых условиях и в бедности, лишенные всякого подобия поддержки и социального контроля, присущих деревенской общине, где уклад жизни определялся традициями и семьей, а основным авторитетом выступали старики. В городах же большинство рабочих были молодыми и холостыми, а такие стабилизирующие факторы, как «рабочая аристократия» или обязанности главы молодой семьи, еще не успели толком сформироваться. Многие искали спасения в алкоголе. По данным статистики, в конце 1860-х годов каждый четвертый житель Санкт-Петербурга подвергался аресту за преступления под влиянием алкогольного опьянения [76] Zelnik, Labor and Society in Tsarist Russia , стр. 250. . У молодых неженатых рабочих имелись и другие средства ухода от реальности [77] К примеру, в Москве в 1902 году на каждую сотню мужчин приходилось всего 39 женщин в возрасте от 15 до 39 лет. Johnson, Peasant and Proletarian , стр. 56. . Из-за этого быстро распространялись сифилис и другие венерические заболевания, а также росло количество проституток — как неофициальных, так и профессиональных, с «желтым билетом» [78] См. Laurie Bernstein, Sonia’s Daughters: Prostitutes and their Regulation in Imperial Russia (Berkeley: University of California Press, 1995); Barbara Alpern Engel, Women in Russia, 1700–2000 (Cambridge: Cambridge University Press, 2003), стр. 99–100. . Возникали и уличные банды, хотя мы знаем о них довольно мало. К примеру, банды «Роща» и «Гайда» некоторое время представляли серьезную опасность в бедных кварталах Санкт-Петербурга, регулярно устраивая там потасовки. Обе банды возникли около 1900 года, однако к 1903 году уже распались: некоторые их участники подались в настоящие преступники, другие же просто вырвались из оков «мужской дружбы», основанной на водке и насилии. Но на их место приходили новые, все более жестокие банды [79] Joan Neuberger, Hooliganism: Crime, Culture, and Power in St. Petersburg, 1900–1914 (Berkeley: University of California Press, 1993) стр. 64–65, 229. . Это было время быстрой смены ролей даже в преступном мире. Вчерашние мальчишки сегодня становились атаманами, а завтра их безжизненные тела лежали на снегу.

Но хуже всего обстояли дела в «ямах». Эти трущобы служили примером болезненного очарования для многих российских писателей. В книге «Преступление и наказание» (1866) Достоевский писал о полной «грязных, вонючих дворов» Сенной яме Санкт-Петербурга [80] Ф. М. Достоевский, Преступление и наказание (М.: Азбука, 2016). , а в книге «Петербургские трущобы» (1864) Всеволод Крестовский описывал «трущобы и вертепы» [81] В. Крестовский, Петербургские трущобы (М.: АСТ, 2002). . Александр Куприн в повести «Яма» (1905) довольно сдержанно говорил о трущобах Одессы как о «месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном» [82] Александр Куприн, «Яма» (Собрание сочинений в 6 т. Том 5. М.: Гослитиздат, 1958). . А Максим Горький, человек, семья которого волей обстоятельств превратилась из зажиточной в бедную и который, прежде чем стать знаменитым писателем, вкусил жизнь бродяги, показывает читателям еще более безнадежную картину в пьесе «На дне» (1902). В ней «яма» — совсем не «развеселое место», а образ отчаянного и искупительного поиска забвения [83] Максим Горький, На дне (М.: Азбука, 2015). . Михаил Зотов, автор популярных лубков, изображал «безнадежных пьяниц и порочных воров» московской Хитровки [84] James von Geldern, «Life in-between: migration and popular culture in late Imperial Russia», Russian Review 55, 3 (1996), стр. 369. . Свои «ямы» имелись почти в каждом крупном городе. Они были настоящим «дном», на которое погружались потерянные и обездоленные люди, 20-копеечные шлюхи, оборванные алкоголики и наркоманы, готовые убить за очередную дозу.

Для коммунистического агитатора Льва Троцкого «Одесса была, пожалуй, самым полицейским городом в полицейской России» [85] Лев Троцкий, Моя жизнь. Опыт автобиографии, М.: Панорама, 1991. и, вследствие этого, опасной средой для революционеров — но тем не менее она стала настоящим заповедником для преступности любого рода. Этот кажущийся парадокс объясняется тем, что полиция (как в Одессе, так и в других городах) занималась в основном политическими преступлениями и защитой богатых городских районов. В бедных же районах полиция предпочитала закрывать глаза на многочисленные нарушения закона, если только они не приобретали опасный характер для интересов государства или зажиточного класса [86] Иногда в этом сознавались даже некоторые полицейские: см. Р. С. Мулукаев, Общеуголовная полиция дореволюционной России (М.: Наука, 1979), стр. 25. . Так, массовые драки между конкурирующими бандами или группами рабочих возникали достаточно часто и были чуть ли не привычным ритуалом — если только не происходили в центре города, тогда их быстро разгоняла полиция [87] Daniel Brower, The Russian City between Tradition and Modernity, 1850–1900 (Berkeley: University of California Press, 1990), стр. 197. .

Конечно, полиция время от времени заглядывала в кварталы, где жили бедные рабочие, однако чаще всего она предоставляла «ямы» и их обитателей воле судьбы. В конце концов, кого волновало еще одно убийство нищего? Зачастую полицейские ограничивались лишь сбором тел погибших по утрам. Если же им приходилось отправляться в «ямы» — обычно в ответ на вспышку серьезного насилия, которое могло иметь политические последствия, — они шли туда как на вражескую территорию, повзводно, с винтовками наизготовку [88] Lincoln, In War’s Dark Shadow , стр. 126. . В остальных же случаях, как писала одна петербургская газета о печально известном квартале Гаванского поля на Васильевском острове [89] Ныне — площадь между Большим и Средним проспектами Васильевского острова, где находится ДК им. Кирова (прим. пер.). ,«полиция или, еще чаще, казачьи патрули проходят через эту территорию, не останавливаясь, поскольку этот “клуб” находится вне их обычного контроля: они оказываются там лишь при признаках мятежа» [90] Петербургский листок , 7 июля 1906 года, цит. по Joan Neuberger, «Stories of the street: hooliganism in the St Petersburg popular press», Slavic Review 48, 2 (1989), стр. 190. .