Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

На третий день, в субботу, Алексей ходил с Красовским «смотреть на лошадей на конный двор, и гуляли по саду», но после обеда они забросили эти приличествующие взрослым дела и, словно дети, «катались на качелях и играли в мяч и колечко». Вечером играли в карты и, одновременно с этим, судя по записям Алексея, «Папаша прочитывал мой дневник и Расход», вероятно несколько омрачив празднование. В воскресенье Алексей вместе с Красовским ходили к обедне, а затем остановились в Зимёнках, чтобы позавтракать с Василием Михайловичем Култашевым: «Возвратившись домой, нашли у себя Дядюшку Николая Ивановича» [411].

С практической целью мир молодых Чихачёвых ограничивался кругом друзей, родственников и соседей: как и большинство молодых провинциальных помещиков, Алексей и Александра в конце концов нашли супругов неподалеку [412] См.: ВР. . Оба связали себя с семьями, фамилии которых за десятилетия до того появились в записях их родителей: Алексей – с кланом Бошняков из Ярославской губернии, а Александра – с семейством Рогозиных (или Рагозиных), некоторые члены которого дружили с Чихачёвыми. Хотя записей о приведших к свадьбам ухаживаниях в дневниках нет, в одной из последних заметок в дневнике, который Алексей вел в Вильно, он пишет, что доволен партией, сделанной его сестрой («Был обрадован весьма письмецом от Папеньки и Маменьки, в котором пишут, что сестра Саша помолвлена за Василья Иваныча Рагозина»), и можно предположить, что оба брака были одобрены родителями, несмотря даже на то что первенец Александры появился на свет меньше чем через девять месяцев после свадьбы [413].

Однако обратной стороной оживленной светской жизни Чихачёвых было то, что людей их круга, где все друг друга знали, а многие были родственниками, преследовали сплетни. Именно на них намекает Андрей, когда пишет: «Разговор в спальной у Марьи Петровны был о женщинах коим прочитано со всех сторон множество чорных похвал» [414]. Сплетничали также о событиях уездной жизни, распространяя новости меж деревнями: «Поп Иван приехавши из Коврова сказывал о воровке серебряных ложек и вилки в Редикуне » [415]. В 1860 году корреспонденты Андрея обменивались слухами об отставке предводителя дворянства Тверской губернии [416]. Соседи также обсуждали события в стране и мире: например, однажды Андрей сообщил Якову, что его врач, Воробьевский, поведал ему, будто фельдмаршал «Паскевич вовсе не сходил с ума так как заговорили. Но что он влюблен в Полянку, хотел с своей женой развестись, то Государь узнав о сем сказал: „не с ума ли он сошел?“» И далее Андрей продолжает обсуждать императорскую фамилию, замечая, что через месяц «наследника ожидают в Шую» [417].

Однажды из‐за сплетен Наталья оказалась вовлечена в некую ссору, о чем Андрей несколько загадочно записал в своем «дневнике-параллели»: «Филип Александрович Пожарский приезжал объясняться будто Натал. Ивановна говорила, что Княгиня Его матушка завлекает в Сети Молодова Чихачёва» [418] ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 95. Л. 9. . Пожарские были соседями Чихачёвых и, судя по титулу, выше их по социальному статусу. Можно предположить, что под «молодым Чихачёвым» подразумевается Алексей, которому тогда было двадцать два года, но сложно себе представить, в какие «сети» могла бы завлекать его княгиня. Может быть, она хотела выдать за него дочь Пожарских? Более вероятно, что у княгини была вереница молодых воздыхателей, и Чихачёвы не одобряли суетный, легкомысленный флирт, который мог увлечь Алексея.

Слухи иногда бывали тревожными. В 1866 году Алексей услышал, что его жена Анна, путешествовавшая с целью поправить здоровье, «безнадежна»: «…даже во Владимире слух пронесся о ее кончине. Я этому не верю, а уповаю на Бога. Неужели нас с Вами об этом бы не известили?» [419]В целом, однако, слухи в дневниках упоминаются сравнительно редко и без подробностей; Наталья вовсе не тратила на них время, а Андрей отзывался о сплетнях весьма пренебрежительно. Гораздо чаще возможность поболтать с друзьями и равными по положению людьми (так же как и Чихачёвы, жившими в собственных деревнях, где других взрослых того же статуса больше не было) представляла собой приятную отдушину. Пример тому – поездка Натальи в Москву с Иконниковыми в 1831 году. В своем дневнике Андрей отмечает, что во время путешествия она сможет обсудить столь тяжелые темы, как потеря детей и свирепствовавшая тогда эпидемия холеры. Рассуждая о том, могла ли Наталья, несмотря на метель, уже добраться до Москвы, он пишет: «…ежели [она остановилась] у Нестеровой, то, думаю, нашла там кучу черноголовых, и кого-нибудь из модных посетителей, как, например, Г-жу Слепцову» [420].

Светское общение должно было утешать и подбадривать любого сельского жителя. Но жалобы Натальи на изоляцию и воодушевление, с которым она относилась к визитам, свидетельствуют, что из‐за вынужденного (в связи с работой в имении) домоседства она часто страдала от одиночества и скуки. В то же время светская жизнь этого провинциального мирка представляется вполне оживленной и разнообразной – по меньшей мере более оживленной и разнообразной, чем позволяют предположить русские романы середины и конца XIX века. Местное общество собиралось по самым разнообразным поводам: от увеселений крепостных и деревенских праздников до свадеб с сотнями гостей, импровизированных пикников и полуделовых визитов местных чиновников, врачей, купцов и иных разночинцев. Хотя, согласно составленному в 1852 году Военным министерством статистическому обозрению Владимирской губернии, местные землевладельцы имели счастье проживать недалеко от Москвы, что позволяло им «оставлять на зиму свои деревни или переезжать» в столицу, где жизнь была «разнообразнее, веселее и нисколько не дороже жизни во Владимире», на деле Чихачёвы и их друзья обычно довольствовались зимами в деревне [421] ВСО. С. 143. См. также работу Кавендер ( Cavender . Nests), где показано, что помещики Тверской губернии тоже были вполне довольны жизнью в провинции. .

Помимо визитов и работы в имении, Наталья в основном была занята религиозными обрядами и благотворительностью (которая почти всегда ассоциировалась с церковной жизнью). Исследования, посвященные гендерной истории в разнообразных контекстах XIX века, указывают на то, что религия предлагала женщинам привилегированных классов альтернативные возможности для личной самореализации и культурного влияния. В Западной Европе женщины-благотворительницы находились в авангарде борьбы с важнейшими социальными проблемами XIX века, составляя отдельную «публичную сферу», которая существовала параллельно с общественной деятельностью мужчин, где те зарабатывали деньги. Русские женщины также использовали свой авторитет, чтобы посредством благотворительных организаций создать для себя значимое место в мире, за стенами родного дома. Российская женская благотворительность того времени, от деятельности императриц и великих княгинь до самых первых протофеминисток, открывала для женщин возможность расширить сферу своей деятельности с помощью представлений о женской добродетели, а также просто позволяла им проявить искреннее религиозное благочестие [422].