Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Короче говоря, для Чихачёвых ни повседневный контекст чтения, ни конкретные тексты не разделялись по гендерному признаку. Супругов разделяли скорее цели, с которыми они читали. Чтение помогало Наталье пережить сложные периоды вынужденного бездействия, когда она болела. Следующие записи в «почтовых сношениях» 1835 года показывают, что окружавшие ее мужчины побуждали ее искать в чтении утешение и стремились раздобыть книги, соответствующие ее вкусу. На просьбу Андрея прислать «еще чего-нибудь почитать» для Натальи Яков отвечает: «…для сестрицы посылаю Анекдоты Петра Великого ; а ежели угодно, то пришлю Историю Наполеона или Дух Карамзина !» Андрей в ответ рассказывает о продолжающейся болезни Натальи («У Нат. Иван. бок получше, так ухо похуже. – Шутки во сторону: боль от уха происходящая делает боль и во всей голове, и самое малое движение опять-таки производит боль»), пишет, что возвращает «Анекдоты Петра Великого», и просит другую книгу, «для прогулки глазам». В конце он, разряжая атмосферу, сообщает (используя каламбур с глаголом «храпеть»: она «толкует с Храповицким»), что Наталья спит, так как Андрей «ее усыпил Наполеоном» – намек на переданное им Чернавиным историческое сочинение [466].

Хотя Наталья не разделяла постоянную привычку мужа записывать свои впечатления, чтение, вне всякого сомнения, высоко ценилось ею как форма досуга и способ поднять настроение. Вечернее чтение вслух в кругу семьи превращало его еще и в светское мероприятие (несмотря на введенные Андреем строгие правила), собиравшее всех Чихачёвых вместе с няней, гувернанткой или домашним учителем (которые появились в их доме в 1830‐х годах), а также родственников, друзей и местных священников, нередко участвовавших в вечерних развлечениях. Возможно, то, что присутствующие обсуждали свои впечатления сразу же после чтения, и лишило Наталью стимула писать об этом в дневниках; ей было достаточно того удовольствия, которое она получала, читая вместе с семьей.

Ее муж относился к чтению иначе, поскольку оно было в центре его семейных обязанностей. Андрей считал чтение важным для своего самообразования, которое, в свою очередь, было значимым элементом его программы воспитания детей. Поэтому, читая «Историю» Карамзина, он не просто записывал, подобно Наталье, что книга ему понравилась, но пытался запомнить прочитанное: «Я пробежал 3-й том Карамзина, но с 4-го буду повнимательнее: по окончании же всей истории начну снова, чтобы покудова сгоряча вошедшее в память не выскочило, и тогда всех „чей“ Изяславичей, Всеславичей, Владимировичей, Ольговичей буду записать на бумажку» [467]. Для Натальи чтение было частным делом, в котором участвовали лишь домашние, и она относилась к нему как к досугу, отдыху от работы в имении. Но Андрею чтение открывало доступ в широкий мир, лежавший за границами усадьбы, где он мог общаться с другими людьми, связанными с ним лишь общими интеллектуальными интересами. Чтение и все, что из него вытекало, по мнению Андрея, располагали к тому, чтобы он становился для своих детей более надежным нравственным и интеллектуальным ориентиром.

Возможности, которые чтение давало Чихачёвым, были для провинциальной России сравнительно новым явлением. Конкретная природа и глубина проникновения формировавшейся в России второй четверти XIX века культуры чтения являются предметом дискуссий, но очевидно, что в то время печаталось гораздо больше книг и периодических изданий, чем раньше. То, как много и кто именно их читал, не до конца изучено, и архив Чихачёвых в известной мере проливает свет на эти вопросы [468].

В середине XVIII века культура книгоиздания начала постепенно распространяться по России, и современникам казалось, что в 1820–1830‐х годах произошел настоящий взрыв. Этот процесс настолько похож на канонический подъем культуры книгоиздания в Англии в тот же период, что существует мнение, будто в России бум был не столь ярким или его не было вовсе, а имела место лишь иллюзия такового, вызванная безудержным подражанием британской периодической печати [469] Grigoryan . Noble Farmers. Р. 184: «Уже то, что русские сочинители руководств по ведению домашнего хозяйства описывали свою аудиторию по-разному: как людей „среднего положения“, „среднего дохода“, „скромного дохода или находящихся в стесненных обстоятельствах“ или представителей „среднего класса общества“, – можно воспринять как ряд попыток приблизительно оценить демографический состав публики, коллективный поиск слова, которым можно было бы назвать читателя, что само по себе являлось дискурсивной конструкцией». См. также: Frazier . Romantic Encounters. . Мнение о наличии или отсутствии бума зависит от того, учитываем ли мы число печатавшихся книг и периодических изданий, количество и социальный состав читателей, природу и качество публиковавшихся текстов или способы производства, распространения и продажи печатных материалов [470] См.: Frazier . Romantic Encounters, где приводятся данные последнего подробного обзора исследований на эту тему применительно к России. . С одной стороны, исследователи утверждают, что по меньшей мере в Англии технический прогресс привел к взрывному росту количества книг и периодических изданий, а также числа их читателей и что культура чтения распространилась, вовлекая средний класс и даже тех, кто стоял еще ниже по социальной лестнице. Характер печатных материалов также резко изменился: произошел поворот от поэзии к прозе, появились романы, по большей части готические, а быстрое распространение новых периодических изданий, в особенности сатирических журналов, сделало доступным весьма разнообразный материал для чтения, в том числе критические очерки и смесь художественной и документальной литературы. Значительный вклад в этот процесс внесло возникновение библиотек, где издания выдавались на руки: можно было прочитать книги, покупку которых трудно было себе позволить. В результате исследования английского книгоиздательского бума историки пришли к выводу, что наибольшее число читателей принадлежало к среднему классу и читали по большей части романы и периодические издания, часто одалживая их на время у знакомых. Однако важно отметить, что книги оставались достаточно дорогим удовольствием и доступ к новейшей романтической литературе был в первую очередь у представителей более обеспеченных классов [471].

В России (с чуть меньшим размахом) шли те же процессы. При Екатерине II в конце XVIII века появилось несколько новых периодических изданий, некоторые из которых обходились без государственного финансирования, что стало предвестником будущего расцвета. Как и в большинстве европейских стран, механизация процесса печати в России продолжала сильно отставать от Великобритании, но, несмотря на это, в русском книгоиздании наметился рост, в особенности в 1830‐х годах. Тем не менее редакторы и издатели жаловались на то, как сложно им привлекать подписчиков, а в 1840‐х годах, когда, казалось, произошло перенасыщение рынка, им пришлось даже сократить производство, и многие из них оказались в сложной финансовой ситуации [472]. В то же самое время исследователи отмечают, что как «литература советов» (advice literature), так и художественная литература были полны наставлений для читателей в выборе книг и искусстве их чтения. Статьи рассказывали, как дурно влияет на читателей низкопробная и легкомысленная французская литература; литературные критики ломали копья, выясняя, чьи мотивы в отношении читателей чисты, а кто руководствуется соображениями прибыли. Примечательно и то, как часто писатели и издатели сочиняли письма и статьи от имени выдуманных провинциальных читателей. Все эти явления подтолкнули некоторых исследователей к выводу, что распространение чтения в провинции было ограниченным: как в отношении количества читателей, так и в отношении их социального состава. По крайней мере, в глазах писателей-горожан провинциальные читатели оставались все так же наивны и легковерны [473] Grigoryan . Noble Farmers, и Frazier . Romantic Encounters. Фразьер цитирует критика Виссариона Белинского, назвавшего читающую публику «незримым грозным властелином» (р. 100, пер. с англ.). .