Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Ах Боже мой, как время идет быстро, и как мало мы его видим, и употреблять умеем. Озираюсь назад, и смотрю что я в 3 года сделал? – ничего. – Ежели бы я был хорошим ученым, мог бы в это время сделать полезное открытие, предать его тиснению. Вот польза, вот живой памятник по себе. Право я часто сам с собою рассуждаю: как жаль, что я мало и плохо учился. И теперь только (под старость) чувствую, что учение есть неиссякаемое сокровище для человека. Оно его везде и повсюду занимает и утешает. И всегда все новое, приятное!! – Ну да полно философствовать; давай обирать вокруг себя [832].

Продолжая сокрушаться о своей неполноценности, в 1835 году Андрей приступает к первому серьезному писательскому проекту – рукописи романа. Из подзаголовка этого сочинения ясно, что Андрей намеревался отразить в своей «повести» собственное мировоззрение и популяризировать его перед более широкой аудиторией: книга должна была называться «Прожектер» (с подзаголовком «Быль XIX века») [833]. Слово «прожектер» буквально означает человека, выдумывающего множество проектов. Конечно же, это точная характеристика самого Андрея, так что, по-видимому, в своей повести он собирался писать о самом себе как типичном представителе XIX века. На тот момент только-только подошла к концу первая треть столетия, так что в произведении должно было описываться не только настоящее, но и обсуждаться будущее. Два фрагмента из рукописи были переписаны для Якова в «почтовых сношениях». Роман начинался с описания деревенского праздника: «В деревенском пиру, гость не играющий в карты – жалкое лицо; хозяин у которого нет игры, еще жалчее; а хозяйка во всяком случае, когда собралось 25 человек – просто мученица». За этим следовало перечисление обременительных обязанностей хозяйки: «Ежели вовсе не интересно несколько часов сидеть молча, или слушать продолжительные пошлости, то каково же должно быть, находясь в полусуточном беспрерывном движении, на которое осуждает хозяйку деревенский пир?» К этой строке Андрей (вероятно, побуждаемый Натальей) добавил примечание: «До, во время и после гостей!!!» Андрей продолжает список задач хозяйки, заключая, что женское бремя тяжело:

– Справка о наличных припасах всякого рода, – Реестр тому что купить должно, – совещания с кухмистером, – изготовления десерта, – забота не только об одних гостях, но и их прислуге – чтобы все были довольны, покойны и сколько можно веселы. – Во всем этом главнейше учавствует хозяйка. Сверх того поставьте на вид хотя одну неудачу, без которой редко где живет, – и вы по произволу конечно не хотели бы ни за что родиться не мущиной.

На этом силы Андрея иссякли: «Ну что же? На 1-й раз и довольно! и изрядно! и вступление как быть». Он весел и уверен в себе: «Я то-то же. Вить я недаром чувствую в правой руке моей силу Самсонову!» И даже заявляет, что мог бы «и импровизировать и по французки с равной легкостью» (за этим утверждением и в самом деле следует краткий монолог на французском языке. – Примеч. авт. ), а затем спрашивает: «Да что тут, какое сомнение в моих способностях??» Однако письмо Андрей заканчивает нелестным для себя предсказанием, что «потомство расхохочется над самодельною словесностью». Наталья замечает на это: «Каков же мой Анд. Ив., хочет пустится перебить Булгарина каковы же наши: но пускай он пишет» [834].

После перерыва в работе на время Великого поста Андрей возвращается к своему рассказу и добирается до начала деревенского пиршества: часы пробили полдень, приготовления окончены, «в комнатах вымыто, вычищено, прибрано; – дворня обмундирована в синий, – праздничный цвет», и «шарообразные головы всех возрастов упитаны лоснящейся влажностью, бреющиеся бороды выбриты, растущие расчесаны». После этого довольно неудачного описания читатель знакомится с двумя главными героями романа: Р. С., хозяином, и Кузьмой Иванычем (К. И.), гостем. Р. С. подготовился к празднованию, надев «вместо 6-ти рублевого сукна ‹…› кафтан из 16 рублевого», «и с трубкою неподдельного Рижского Вакштафу расхаживал по кабинету, бросая по временам быстрый взор на реестр кушаньев и вин». Затем следует весьма неуклюжая сцена диалога между Р. С. и К. И., больше похожая на дословную запись реального разговора гостей, прибывающих в усадьбу на званый вечер, а не на первую сцену литературного романа. Единственная важная вещь во всем диалоге в две сотни слов длиной – ответ К. И. на вопрос Р. С. о том, как обстоят его дела: «Вы изволите говорить о службе-с? Изрядно-с. Исправник наш человек прекраснейший-с: нас заседателей не обижает. – Он хотел сегодня непременно у вас быть». К концу диалога и в самом деле появляется исправник. Здесь роман Андрея обрывается, к облегчению читателя. Возможно, Андрей хотел затем показать отношения помещиков и чиновничества; во всяком случае, следующий из речи К. И. вывод, будто большинство исправников «обижает» своих помощников-заседателей (избиравшихся из числа дворян), явно нуждался в более подробном пояснении [835].

Андрей перестал писать из‐за вполне понятного недовольства рукописью. На вопрос Якова: «Что же твоя литература, что твоя повесть замолила? – пора, пора приступить к продолжению; мы с сестрою во двух лицах представляем публику – и эта публика с нетерпением ожидает от тебя продолжения твоего романа начало которого столько ее заинтересовало! – courage jeune auteur – courage!» – Андрей лишь бросил в ответ: «Недосуг» [836] Там же. Д. 59. Л. 54. .

Эти фрагменты романа не только подтверждают, что Андрей был прав, отказавшись от литературных занятий в пользу публицистики, но и раскрывают некоторые особенности его мышления. Если его целью было описать XIX век (или же руководить его развитием в нужном направлении), поставив в центр повествования прожектера, подобного ему самому, то из введения к роману ясно, что эта роль в его представлении была связана с деревней и жизненно важной поддержкой жены-хозяйки. Сцена деревенского праздника показывает читателю, что в воображении Андрея события XIX века разворачиваются в провинциальном мире. И, несмотря на общие места о «пошлостях», которые приходится сносить во время подобных мероприятий, очевидно, что героями романа Андрея должны были быть не только люди одного с ним положения и представители средних слоев общества, такие как полицейские чиновники, но и крепостные крестьяне.

Еще важнее то, что весь вводный фрагмент посвящен, если воспользоваться заглавием написанной Андреем впоследствии статьи, «важности хозяйки» (не только принимающей гостей, но и управляющей усадьбой). Описываемая здесь хозяйка почувствовала бы себя как дома в небольшой усадьбе георгианской или ранневикторианской Англии (прием гостей был той частью трудов Натальи, которая мало отличалась от занятий западных дам, проживавших в сельской местности и располагавших большим количеством слуг) [837]; однако есть тут и важные отличия. Во-первых, хозяйке из романа Андрея отведено самое видное место: она совсем не невидимка. Во-вторых, жена самого Андрея была одним из первых двух читателей этого фрагмента, и некоторые, если не все пункты приведенного здесь списка обязанностей хозяйки были, вероятно, предложены или одобрены ею. Таким образом, даже столь беглый взгляд на незаконченное произведение Андрея ясно показывает, что роман должен был стать руководством к действию и что наставления, которые Андрей готовил для современников, были основаны на идеализации обстоятельств его собственной жизни, и в особенности исполнявшихся ими с Натальей ролей матери-управительницы и отца-воспитателя.