Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Доводы Андрея практические; он предполагает, что молодые дворяне могут поступить на военную или гражданскую службу, но что третий путь – управление помещичьим хозяйством – является «не менее важным, многотрудным и священным» и отличается тем, что, как часто считается, не требует никакой подготовки или обучения: «[Мы] почти что так рассуждаем: „ну Бог даст со временем научится хозяйничать и управлять; был бы добрый человек, да была бы охота“». Но, настаивает Андрей, «можно ли иметь охоту к тому, к чему я не готовился, что мне не объяснялось, что во мне не развивалось, в чем я не совершенствовался». Все занятия требуют «специального изучения» вне зависимости от того, вменены ли они человеку в обязанности: обучение и подготовка являются долгом в той же мере, что и собственно управление имениями, или, скорее, одно невозможно без другого: «Без специального изучения, не ждите ни в чем изящного: все будет обыкновенное, дюжинное, с девизами: авось, да кое-как, да как-нибудь». Затем Андрей описывает дворянина, приезжающего управлять своими землями лишь в зрелом возрасте, около сорока лет. Годы, когда формировался его характер, этот дворянин провел на военной или гражданской службе, «напитываясь всеми разнородными мыслями свободного ‹…› времени, приучив себя к деятельности и воззрению, совершенно ‹…› чуждым сельского хозяйства». Андрей пишет, что у такого человека не только не будет умений и знаний, необходимых для управления имением, но и что его «телесный состав» ослабеет, что он будет слишком привычен к городской жизни и потому будет утомляться «продолжительным бодрствованием», бояться «воздушных перемен» и, «не имея привычки к действиям ошибок, неудач, убытков, обманов и всяких невзгод хозяйственных ‹…› [станет] бесполезным, жалким существом» [849] Патриотическое сочувствие. С. 250–251. . Обычно живое воображение Андрея просто отказывается представлять себе жизнь, лишенную цели.

Свойственные Андрею сильное чувство долга и в особенности ощущение, что «положение обязывает» (noblesse oblige, представление, согласно которому привилегии элиты оправдывались ее участием в поддержании порядка и справедливости среди подвластных людей и были его следствием), заставляли его чувствовать себя глубоко уязвленным, когда люди одного с ним сословия наслаждались своими привилегиями, не предпринимая попыток улучшить жизнь тех, кто от них зависел; он считал это признаком упадка. Андрей пишет, что в неряшливости или отсталости дворянских усадеб следует винить их отсутствующих владельцев. Делая это, он ссылается на стереотип о помещике, по уши увязшем в долгах (предполагалось, что эти долги сделаны из‐за расточительной жизни в городе), которому из «барской спеси» кажется унизительным снисходить до деревенских дел [850] Два слова о работах. С. 563. . С точки зрения Андрея, подобному пренебрежению долгом нет оправданий: «[Для хозяина] главнейшей целью ‹…› [должно являться] благоденствие подвластных» [851] Два слова о воспитании, просвещении и хозяйстве. . Молодежь, которую он наблюдает, кажется ему менее набожной или послушной, чем раньше («удивляют меня молодые люди никогда не молящиеся, ни утром, ни вечером, ни за столом; могу ли к таковому иметь доверенность? – Конечно ханжитьне хорошо, но должное следует исполнять…») [852]. Андрей винит в этом прискорбном положении дел не только и не столько влияние города, сколько апатичное нежелание родителей заниматься жизненно важным делом воспитания. Он осуждает праздных родителей, часами «поигрывающих» в карты и «мало пекущихся» о потребностях своих детей [853] Там же. Л. 29 об. .

Мы не говорим с детьми о предметах серьезных не потому, чтобы это было для них бесполезно; но потому, что для самих нас тягостно. Выжидать долго всходов посеянного, многим утомительно, и порождает сомнение о всхожести семян. Но тот, кто хорошо знает свойство туго принимающегося зерна, медленно, но верно растущего, делает свое дело с уверенностью. Так и разговор с детьми [854].

Андрей не единственный россиянин той эпохи (да и не единственный человек преклонных лет в любую эпоху и в любой стране), который с тревогой и неодобрением наблюдал за переменами, происходившими с молодым поколением. «Ввоз» из Западной Европы всего – от литературы до предметов меблировки и представлений о религии, обществе и государстве (непосредственно противоречивших российскому православию, общественному устройству и самодержавию) – тревожил многих россиян того времени, хотя немногочисленное привилегированное меньшинство приветствовало эти заимствования как долгожданное исправление явных недостатков. По сути своей идеи Андрея питались удовлетворенной уверенностью, что его собственный дом, в котором он (в известной мере) был господином и повелителем, являлся для него и для его семьи с физической, духовной и интеллектуальной точки зрения самодостаточным, обеспечивающим личное счастье и здоровое окружение, и это окружение было в высшей степени стабильным.

Может показаться соблазнительным приписать глубоко консервативные и монархические взгляды Андрея (противоречившие, как это иногда бывает, его не менее страстной вере в образование и прогресс) строгостям цензуры. Однако обнародованные им сочинения своим появлением напрямую обязаны его личным записям, которые никогда не должны были покидать семейного круга и в которых он выражал взгляды, полностью согласующиеся с содержанием опубликованных статей. Складывается впечатление, что он просто не слишком серьезно задумывался о веских доводах против высказываемых им убеждений, которые выдвигали западники: о том, что крепостному праву нет морального оправдания, что промышленное развитие по западному образцу является необходимым условием будущего процветания и безопасности или что отсутствие демократического участия в управлении страной так же душит отдельного человека, как сословная система вредит коммерции и государственному управлению.

На самом деле патриотизм Андрея очень похож на его же веру; он черпает вдохновение и страсть из прочитанного (с одной стороны, катехизиса и Библии, с другой – сочинений по истории династии Романовых и Российского государства) и верит, что русское самодержавие скрепляет светское общество так же, как церковь – духовную общину. Он говорит о чувстве долга перед государством и народом в тех же выражениях, что и о долге перед Богом; один правитель в земной жизни, другой – в ожидающей душу жизни вечной. И тем не менее Андрей вовсе не слеп к недостаткам своей страны. Он скор на жалобы по поводу волокиты в судах («Ежели бы смерть пожирающая человечество препоручила о своем прибытии уведомлять людей чрез наши судебные инстанции, – мы жили бы сплошь по сотням лет!»), хотя, разумеется, жалобы на бюрократию можно счесть скорее характерной чертой современности, чем признаком конкретных политических взглядов [855].